Guest
Когда они встретились, Раиса была замужем, Лев женат. У обоих были дети. Но, когда он вернулся из лагеря, где отсидел 10 лет, она тут же помчалась к нему. И что бы потом ни происходило в их жизни – профессиональные проблемы, лишение гражданства, разлука с детьми, они боялись только одного – быть разлученными друг с другом. Они прожили вместе счастливых 30 лет и 3 года и на протяжении этих лет никогда не расставались. Орлова: «Осенью 1963 года я послала Ахматовой письмо из больницы: Дорогая Анна Андреевна! Никогда я не решилась бы написать Вам, если бы не чрезвычайное обстоятельство. Я болела все лето и осень, и это закончилось тяжелой операцией, после которой мне как-то стало все все равно. Не читала, не думала, лежала на больничной кровати, не смотрела на своих родных и близких. И тогда Лев Зиновьевич {Копелев} принес мне томик Ваших стихов – попробуй читать. И Ваши стихи стали для меня мостиком к этому миру. Я читала давно знакомые и будто совсем незнакомые строки и возвращалась. Потому мне и захотелось очень написать Вам с глубокой личной благодарностью теперь, когда стало легче (я все еще в больнице), пытаюсь разобраться, что же за чудо произошло в ту ночь, когда я опять, несмотря на все уколы, не спала и пробовала читать. Меня поразило мужество поэта. Я часто думала о Вас, о Вашей судьбе, как, о примере необыкновенного, редкого мужества. Но только теперь я поняла главное – Вы знаете, что человек смертен, Вы знаете самую сердцевину трагедии человеческой («…но кто нас защитит от ужаса, который…») Знаете и в отвлеченно-философском, и в самом конкретном земном смысле («…даже ветхие скворешни» {“Приморский сонет“}). Знаете и учите людей жить, не закрывая на это глаза (как я прожила), а – зная. Мне раньше Ваши стихи казались холодно-прекрасными, мраморно-прекрасными. И только теперь, может быть, причастившись страданий сама, я ощутила раскаленную лаву, которой овладел художник. В поэзии Цветаевой страдание льется через край, захватывает читателя боль, содрогание… А здесь страдание преодоленное, снятое. И в этом огромная победа художника, победа нравственная и победа эстетическая. Мне эта преодоленность, скромность страдания кажется чертой очень русской…» () Копелев и Орлова выступали в защиту преследуемых Пастернака, Бродского, Синявского и Даниэля, Солженицына, Сахарова: “мы считали, что необходимо добиваться отмены несправедливого приговора, необходимо, чтобы освободить молодого поэта и потому, что это дело означает возрождение произвола, когда по указанию КГБ Союз писателей и суд поспешили расправиться с невиновным вопреки фактам, вопреки законам и даже вопреки здравому смыслу. С этим нельзя примириться, это угроза для всех“ Орлова: “Собирая подписи против запрещения Лиго {Янов день} в 61 г. или ходатайствуя за отмену приговора Бродскому в 1964-65, мы не подозревали, что вступаем на новый путь. В октябре 1961 состоялся 22-й съезд. Хрущев, Микоян, Шелепин и другие говорили уже не об ошибках, а о преступлениях Сталина, говорили определеннее и резче, чем когда-либо раньше, и все речи были опубликованы в газетах. Съезд принял решение: удалить гроб Сталина из мавзолея и воздвигнуть памятник жертвам сталинского террора. После съезда по всей стране разрушали монументы Сталину. Город Сталинград переименовали в Волгоград, переименовали и другие города, поселки, улицы, заводы, школы, названные его именем… Гроб из мавзолея вынесли. Но памятника жертвам так и не поставили. [...] Тогда, в первые месяцы и годы после съезда, мы жили новым чувством свободы, которое находили прежде всего в стихах. Поэты несли нам новое понимание нас самих, нашей недавней истории. Всё в Москве пропитано стихами, Рифмами проколото насквозь. Эти строки Ахматовой выражают и наши тогдашние ощущения. Стихи в России издавна были своего рода масонскими знаками: прочитав по несколько строк любимых поэтов, «единоверцы» узнавали друг друга. В политике едва теплело, а стихи разливались уже весенним половодьем. Старые, известные звучали по-новому. Все больше открывали мы богатства родной поэзии. «Тёркин на том свете», стихи Слуцкого, Шаламова, Пастернака, Волошина; несколько позже – «Реквием» и «Поэма без героя», стихи Цветаевой, Мандельштама… [...] В книге Эренбурга многие впервые прочитали строки Цветаевой и Мандельштама, впервые узнали о Модильяни [...] Возвращались стихи Ахматовой и Есенина, «Клоп» и «Баня» Маяковского, «Мандат» Эрдмана, картины Петрова-Водкина и Фалька, раскрывались тайники спецхранов в библиотеках, запасники в музеях… Всё это после многих лет крикливого, самодовольного невежества ошеломляло, радовало и убеждало: 20-е и впрямь были золотым веком“ (
