Guest
С стихотворение “Памяти Герцена“/“Баллада об историческом недосыпе (Жестокий романс по одноимённому произведению В.И.Ленина)“ [1972], сноска “Речь идёт не о реальном Герцене, к которому автор относится с благоговением и любовью, а только о герое упомянутой статьи“ Поэма “На смерть Сталина“ (март 1953): Все, с чем Россия в старый мир врывалась, Так что казалось, что ему пропасть,— Все было смято... И одно осталось: Его неограниченная власть. Ведь он считал, что к правде путь — тяжелый, А власть его сквозь ложь к ней приведет. И вот он — мертв. До правды не дошел он, А ложь кругом трясиной нас сосет. Его хоронят громко и поспешно Ораторы, на гроб кося глаза, Как будто может он из тьмы кромешной Вернуться, все забрать и наказать. Холодный траур, стиль речей — высокий. Он всех давил и не имел друзей... Я сам не знаю, злым иль добрым роком Так много лет он был для наших дней. И лишь народ к нему не посторонний, Что вместе с ним все время трудно жил, Народ в нем революцию хоронит, Хоть, может, он того не заслужил. В его поступках лжи так много было, А свет знамен их так скрывал в дыму, Что сопоставить это все не в силах — Мы просто слепо верили ему. Моя страна! Неужто бестолково Ушла, пропала вся твоя борьба? В тяжелом, мутном взгляде Маленкова Неужто нынче вся твоя судьба? А может, ты поймешь сквозь муки ада, Сквозь все свои кровавые пути, Что слепо верить никому не надо И к правде ложь не может привести. “Коржавин всегда называл вещи своими именами, белое — белым, черное — черным, и часто видел то, что от других глаз ускользало. Поэтому для нескольких поколений читающих и мыслящих людей послевоенной Москвы, российской интеллигенции 50-х — 70-х его стихи были глотком свежего воздуха...“ () “В литературоведческих статьях отстаивал традиционную культуру, защищал христианскую мораль в искусстве, настаивал на необходимости глубокого человеческого содержания худ.произведения. Коржавин протестовал против романтической и авангардистской традиции презрения к обывателю, настаивал на том, что литература существует для читателя и должна к нему обращаться. Он защищал «органическую связь искусства с Высоким и Добрым»“. Ю.Карякин: «Я хочу, чтобы люди поняли: Коржавин — это очень серьезное, серьезнейшее явление духовно-художественной жизни России от 40-х до сегодняшнего дня, да-да, до сегодняшнего дня. Явление, без которого наша история будет неточно, неправильно понята. Тот, кто захочет разобраться, понять, прочувствовать, промыслить, что такое в духовном отношении были все эти годы, — без имени Коржавина просто не имеют права обойтись. Он — просто честное, совестливое, мудрое отражение, выражение и удивительное понимание этой трагической эпохи. И не задним числом, а изнутри. Это чудо жизни в мертвецкой российской и мировой, в морге российском и мировом. Это одна из самых мудрых поэзий той трагедии, это настоящая гордость нашего духовного сопротивления в царившей тогда бессовестности. Вот человек из тех, кто сумел сохранить и преумножить свое человеческое и духовно-поэтическое достоинство в самых немыслимых условиях». Пожалуй, лучше друга Коржавина философа Юрия Карякина о нем не скажешь“ () Коржавин: «Бродский это поэт мировой, в отличие от остальных эмигрантских поэтов, зациклившихся на России, говорил в Венеции на встрече, посвященной годовщине со дня смерти Бродского, итальянский граф, фамилию которого я, прошу прощения, с одной телепередачи точно не запомнил (кажется, граф Моро, но не уверен). Граф очень чисто говорил по-русски и брезгливость по отношению к зациклившимся на России выразил тоже хорошо — прекрасным русским языком, подкрепленным живой итальянской мимикой. Я не знаю, кого он имел в виду — в третьей эмиграции таких, к сожалению, было немного, но это не важно. Кого б ни имел, мировым поэтом, не будучи “зацикленным” на своей стране — особенно тогда, когда она стала воплощением мировой трагедии, — стать невозможно. Вот если в твоем “национальном” откроется и нечто важное для всех — тогда такая возможность появляется. Но это уже — как Бог даст, от предварительных стараний это не зависит. Кстати, Данте был “зациклен” на маленькой Флоренции, на каких-то там гвельфах и гибеллинах» ()
