Guest
*** Я всё забыл. Вчерашний лед под снегом, решившимся внезапно выпасть, ныне не страшен мне. И нет уже в помине воспоминаний. Штору отодвинув, я вижу только, что алкаш-коллега оздоровительным решил заняться бегом. А, нет, он больше не алкаш, а дворник, но за столом он, кажется, проворней. Задернуть занавес скорей, иначе мне щели между рамами и, паче, морозный свет вконец продавят веки и выпьют из прорвавшихся глазниц расплавленные зеркала и реки, резервуары памяти, и лиц напластование в слюде под ними как отложение солей откроют. Я на диван-кровать бросаюсь ниц. Здесь ни один сквалыга не поднимет, не сыщет глаз потерянных своих, и приходить ему сюда не стоит. Я всех забыл – и мертвых, и чужих. *** Пожелай мне, Господи, покойной ночи. Я устал, как шарик, гонявший весь день за кошкой по подвалу и чердаку. Короче – слишком длинный день, я больной немножко. Всё напрасно и всё случайно. Сволочи всё гремят по телеку голодной ложкой, а соседский мальчишка, я чую, дрóчит. А еще короче: задаюсь вопросом, отчего псу кошка необходима? Почему каждый первый сопящий носом открывает при этом и рот? И мимо почему все проходит? И чьим-то голосом отчего разговаривать стало милое существо? И, главное: мне, Микрокосму, почему бывает невыносимо? *** С печатью интеллекта на лице глядел на мир и как о подлеце я думал, спрашивая: was bist du? – и лбом прокуренным твоим – чем только не упоевался! – я знал, что никуда я не уйду, не ведомый ни мертвым, ни чужим, жил, как скандальная семья, и тем остался. Что, пу́тано? Я памятник и гость. Я запросто умею в полный рост. Я запросто умею на погост. Зеленый мир – как та желчь на монументе, что цветет на личности, когда табак войдет в мозги по тамошним заулкам – О, guten Abend, mein Verwandte Homunkul! как знак, как бирка. Чего же, престарелая пробирка, ты ждешь еще? И хлорофилл хорош; молвы почет всегда, как кислород, в итоге даст нам окись, что переживает нас следами сими – до тех пор, пока Смотритель пантеона, чья рука что б ты, Жан-Жак, ни говорил, сюда вмещается вполне и не вмешается еще раз, без следа какого-либо не оставит мир, не вычистит, как старый командир, привыкший бляху пастой ГОИ драить, все лбы клин клином, и прокотають не слишком генезиса ясного певцы бой главный и последний, а весы намерят новых препаратов дозы… А мне… дожить бы до морозов, а там, глядишь, и снова времена настанут жирные. Ой-да, ой-да, да в огороде лебеда. Ходила девка, где вода, Да приносила льда. *** Когда приидут овцы с пастухом да по-над речкою пожухлый холм и травку выгрызут, тела овечьи запросятся уже домой и лечь, и пастух начнет их стричь в загоне, где они стоять любили после пастбищ, помыв копытца в розовой воде. Пастух расхаживать в сумраке кладбищ пристрастие имел, и псам за то волки́ проели плеши, и кормежка попортила кровь овцам, но ничто не угнетало их, как эта стрижка. ...Уснули звезды. Смотрит Господин в закапанную свежим воском книжку. Из шерсти вяжет Пастуху Пастушка (овец проверила и заперла овин, а псы в сенях уснули, как один) взамен изношенной холщовой робы одежду золотую и Сама Его укроет в час полночный, чтобы Пастух не понял, что пришла зима. _____________________ Музыка: Александр Вертинский – Дым без огня Deo Gracias
