Guest
Мне хотелось бежать по глубокому белому снегу. Мне было три, точнее три с половиной. Что-то звенело струной, рвалось пуповиной, я прямо чувствовала, как взрослела, когда вырывалась из маминых рук и бежала, белый пронзительный холод глотала жадно. Земля дрожала. То есть, вода дрожала. Под сапогами ломалась, плыла, хрустела ...потому что снег ведь, по сути, — и есть вода: миллиарды крохотных звёздочек белого льда. Я бежала сквозь них, как будто за мной погоня, и сначала мне было по пояс, потом по горло, а потом снег обнял моё неуклюжее тело, и я стала в нём счастлива, как до того никогда. И, наверное, в этот момент, в этот самый вдох, когда подоспели родители, весёлые и молодые, в тяжёлых огромных куртках девяностых годов, и откопали меня, и согрели мои ладони, наверное, в этот момент, в этот солнечный звонкий миг, я хотела сказать им, что я познакомилась с богом белого снега, что живёт он в самом глубоком, но не знала, как. И сказала, что я снеговик. Как они хохотали, да как красивы были, быстры! Слепили снежную бабу мне вроде младшей сестры, а потом мы шли и здоровались с каждым снеговиком, и даже кривой на парковке нам был знаком. Я не помню, куда мы ехали (это же было в прошлом тысячелетии, страшно сказать, встречали девяносто восьмой, мне было три с половиной, и, между прочим, я читать научилась именно той зимой). Но с той зимы — абсолютно каждую зиму, именно тогда, когда мне становится невыносимо, неожиданно во всей своей белизне выпадает снег. И тогда я смеюсь для него, всему вопреки (здравствуй, белый мой боже, дела твои велики) и вокруг меня начинается звонкая сила, вырастают повсюду разные снеговики. И блестят они — белая стать, живая вода, берегут меня, пока стоят холода, кровь у них тверда — миллиарды звёздочек льда, оттого-то их и боится любая беда. Кто бы знал, что так важно стоять по колено в снегу: ослепительный холод наводит порядок в мозгу, ослепительная белизна наполняет тело. Неужели и я теперь опять заблестела? Всё могу теперь снова, господи, всё могу. Юлия Мамочева
