Прямохождение

Евгений Юфит двадцать лет назад возглавлял группу оголтелых ленинградских панков, именовавших себя “некрореалистами“, то есть реалистами смерти. Ярлык “некрореалиста“ с тех пор намертво пристал к режиссеру, возможно, просто потому, что никакого другого ярлыка ему не подобрать “Прямохождение“ — самый его совершенный и самый загадочный фильм. Некий художник-анималист, переехав с семьей в деревню, обнаруживает, что купленный им дом был некогда лабораторией его отца, проводившего по заданию партии и правительства в былинные сталинские времена опыты по скрещиванию человека и обезьяны. Эксперимент закрыли, но выведенные ученым ублюдки до сих пор пускают под откос поезда и мелькают в пригородных лесах зловещими тенями. Все смутно, все пропитано угрозами, секретами, темными намеками. Само время действия плывет, морочит зрителя: все происходит в наши дни, но по телевизору бубнят о партийном съезде. Вроде бы, если судить по сюжету, трэш, но снятый с изысканностью Андрея Тарковского. Порыв ветра пугает больше, чем возможность появления на лесной опушке банды зомби. Некробеспредел никуда не подевался: заголившиеся полулюди — выходцы из некрореалистических короткометражек. Но вместе с тем фильм оказывается и притчей о науке и обществе, о социально-биологических утопиях, которые потерпели крах, но оставили потомкам в наследство живые, хотя и бракованные результаты экспериментов, и, что с ними делать, не знает никто. Вдобавок экранная история увидена глазами ребенка: можно при желании считать ее плодом детской фантазии, готовой увидеть в страшном на лицо, напоминающем черепаху, но, возможно, вполне безобидном старике, соседе по даче, исчадие ада или посланца сверхсекретной спецслужбы. И все это не противоречит друг другу, а складывается в медлительную и пугающую фантазию, которой черно-белая съемка придает своеобразный аристократизм. Михаил Трофименков