Guest
“Не было семей, где бы никто не пострадал“. О дяде, отсидевшем с 36 по 55 год, но вышедшем совсем не диссидентом: “он мне говорил после ХХ съезда и далее: «Вы несчастные люди, вы ни во что не верите, а мы верили». Я ему говорил: «А почему ж ты тогда не восстанавливаешься в партии?». Он мне говорил: «А потому, что там сейчас не те люди». [...] Я спрашивал дядю: «Что ты думал, когда тебя арестовали?» Он говорит: «Я думал, что это ошибка». — «А когда других забирали?» — «Я думал, что это правильно». Рассказал мне такую еще интересную детальку: в 37-м году их держали в большой камере, камера была человек на пятнадцать—двадцать, но их там было около шестидесяти. Он говорит, что однажды ночью открылась дверь камеры, и туда ввели еще шесть или семь человек, и первым из них шел второй секретарь крайкома. И этот второй секретарь им говорит: «Товарищи, что случилось? Контрреволюционный переворот?» То есть ему казалось, что если его арестуют, то это значит контрреволюционный переворот“ С о не очень сытом довоенном детстве в Москве, о разговорах, которые ходили тогда: о врагах народа, просивших сохранить им жизнь, и о том, будет ли война. Объявление о начале войны застало его в Евпатории, где он отдыхал вместе с отцом. После возвращения в Москву он с матерью эвакуировался сначала в Новосибирск, а затем — в Томск, где также пришлось голодать и где он едва не умер от тифа. Вернувшись в Москву в 1944 году, Леонид с матерью и бабушкой поселился в бараке в районе Коптево, а затем — в полуподвальной коммуналке в Историческом проезде с видом на Кремль: “Ну какая была жизнь? Она казалась нормальной. Сейчас я понимаю, какой это был кошмар. Этот барак, эти туалеты во дворе… Жуть, конечно. Но тогда так жили все“ Несмотря на все бытовые сложности герою нашей беседы удалось закончить школу с золотой медалью. Однако несмотря на это поступить на журфак МГУ ему не удалось — был самый разгар кампании по борьбе с космополитизмом. Но Жуховицкий поступил в Литературный институт, где его однокурсниками оказалось много будущих известных поэтов и писателей, прошедших фронт. Воспоминаниям о них и преподавателях Литературного института посвящена заключительная часть беседы. Расшифровка беседы полностью: о Сталине, С.Михалкове и других фигурах 20 века «Две-три книги способен написать любой талантливый человек. Дальше может наступить кризис: зависть, пьянство, ненависть к молодым... А вот Чичибабин создавал прекрасные стихи в 70 лет. Замечательно творил А.Жигулин. Или почитайте блистательные новеллы о художниках Паустовского, его биографическую книгу “Наедине с осенью“. Это люди невероятной порядочности, внутреннего достоинства и высокой общей культуры. И были те, кто истратил себя, опустился до предательства, иногда мелкого. Но человек, однажды предавший, что-то надламывает в себе - большой писатель из него уже не получится. [...] Есть, например, иллюзия “сильной руки“, которая все укрепит, наладит, а потом можно вводить демократию. Но как показывает история, хозяин так называемой “сильной руки“ почти всегда проигрывает. Даже гениальный Наполеон оказался в этом ряду, потому что некому было ему сказать: “Ну не лезь ты в Россию, Европы достаточно...“ Иное дело - демократический режим. Во Второй мировой войне Англия потеряла солдат в 90 раз меньше, чем мы. Черчилль берег свой народ потому, что иначе бы его тут же переизбрали. А Сталина и Гитлера никто не мог отстранить от военных действий, и они гробили своих солдат безнаказанно. [...] Люди, умудренные опытом, знали: после ХХ съезда партии приоткрылась щелочка, и те, кто выскочит, завтра окажутся в лагерях. Мы же всерьез восприняли оттепель и вышли на пустую трибуну, крича: “Хотим знать правду!“. Как будто кто-то, кроме писателя, может эту правду рассказать. Это потом мы поняли, что должны отвечать на вопросы, а не задавать их. Советское время выбрало семь поэтов, семь прозаиков, семь драматургов, и их помнили десятилетиями. А сколько замечательных талантов в эту обойму не вместилось. Новому имени, чтобы пробиться к широкому читателю, нужно было обладать еще и уникальной судьбой, подобной судьбе Бродского. Меня приняли в Союз писателей после одного из совещаний молодых писателей вместе с Войновичем, Мариком Розовским, Женей Шатько, Витей Славкиным, Григором Бородулиным из Белоруссии. Неплохая компания. Все состоялись. Но поняли это лет через 10, а когда принимали, казалось, что это солидный аванс. Хотя в те годы, если пьесу удавалось провести через цензуру, ее сразу ставили 30-40 театров. Сегодня этого нет, и писателю завладеть массовой аудиторией не на дутой рекламе, а по-настоящему крайне сложно» (://
