Guest
с , , : __ «...это тот город, который немцам не удалось взять. Причем этот подвиг имел смысл не только для ленинградцев, которые смогли спасти хотя бы половину гражданского населения, потому что все население было обречено. Мы знаем сейчас планы немцев: капитуляцию не принимать и не выпускать население из города, открывать по нему огонь. […] …ленинградская битва оказалась самой продолжительной битвой Второй мировой и в принципе самой жертвенной. Полтора миллиона гражданских и военных погибло — вдвое больше, чем американцы потеряли за всю Вторую мировую» (). Нет, судьба меня не обижала, Щедро выдавала, что могла: И в тюрьму ежовскую сажала, И в психиатричку привела. Провела меня через блокаду, По смертям любимейших вела, И мою последнюю отраду — Радость материнства отняла. Одарила всенародной славой, — Вот чего, пожалуй, не отнять. Ревности горючею отравой, Сердцем, не умеющим солгать. В скудости судьбу я упрекнуть не смею, Только у людей бы на виду Мне б стихами рассчитаться с нею, Но и тут схитрила: не дадут. (1960) Популярность пришла к ней в годы блокады. С августа 41-го она работала на радио. Я хочу говорить с тобою о тяжелой нашей вине, так, чтоб больше не знать покоя ни тебе, товарищ, ни мне. … Чтобы стыдно было и больно, чтоб забыть о себе,— пока плачет русская девушка Ольга у германского кулака. (20 сентября 1942) С такими призывами, а также со словами утешения и поддержки Ольга почти ежедневно обращалась к жителям города и солдатам Ленинградского фронта. Ее «терапевтические» беседы, в которых стихи сочетались с бытовыми зарисовками, принесли поэтессе всенародную известность. [...] К началу войны у Берггольц было уже полтора десятка книг – в основном детских, проза и стихи. К 1941 году судьба уже «выдала» ей «что смогла». Например, детство в приюте. Бабка по отцу не пустила её в дом как «зачатую во грехе» — родители обвенчались за несколько месяцев до рождения Оли. К 1941 г. Ольга потеряла двух детей. В 1933 г. умерла дочь от второго брака. В 1936 г. в возрасте 7 лет дочь от первого брака. В 1937 году Берггольц исключили из Союза писателей по делу видного рапповского критика Л.Авербаха, с которым у нее был роман. Авербах был близким родственником наркома внутренних дел СССР Ягоды. Ягоду расстреляли, заодно решили избавиться и от его родственников. После допроса, будучи на большом сроке беременности, поэтесса попала в больницу, и потеряла ребёнка. В декабре 1938 года друг семьи Л.Дьяконов на допросе под пытками оговорил Берггольц. Дьяконов после допросов был помещён в психиатрическую больницу — из тюрьмы он вышел инвалидом. «В одной из маленьких комнат ее квартиры мы в течение нескольких дней обсуждали план покушения на Жданова… На первомайском параде 1937 г. мы готовили два теракта. По одному из них предполагалось произвести выстрел по трибуне из танка. Это дело, как сообщила мне Бергольц, было задумано военной террористической группой, но не состоялось из-за внезапного заболевания надежного танкиста». После побоев и пыток Ольга прямо в тюрьме родила мёртвого ребёнка. В 1938 г. расстрелян первый муж (как террорист и троцкист). Летом 1939 г. реабилитирована, восстановлена в Союзе писателей. В феврале 1940 г. ее приняли в партию. Но на этом ее злоключения не кончились. Ужасы блокады были «дополнены» двумя личными трагедиями: 29 января 1942 года от голода в больнице умер второй муж Берггольц. Берггольц: “Забвение истории своей Родины, страданий своей Родины, своих лучших болей и радостей, — связанных с ней испытаний души — тягчайший грех. Недаром в древности говорили: — Если забуду тебя, Иерусалиме…“ (из подготовительных записей ко 2-й части «Дневных звезд»). “Дневниковые записи, записи на полях, проза как вечный черновик, где смешается прошлое, настоящее и будущее, и, конечно, стихи… Такой она видела вторую, ненаписанную часть своей главной книги «Дневные звезды». И добавляла: «Начать на разбеге…» [...] Только так, безоглядно, на разбеге преодолевая «глухонемое время», можно рассказать о крестном пути поколения, «прошедшего зоною пустыни»: «…Но если я не расскажу о жизни и переживаниях моего поколения в 37–38 гг. — значит, я не расскажу главного… Великая, печальная, молчаливая вторая жизнь народа!..Эта вторая жизнь. Если б мне только написать о ней…» Только так, безоглядно, на разбеге, можно обратиться к Родине, «жестокой матери своей, на бесполезное страданье пославшей лучших сыновей», и просить ее, без надежды быть услышанной: «Не искушай доверья моего. / Я сквозь темницу пронесла его… / Ни помыслом, ни делом не солгу. / Не искушай — я больше не могу» ().
