Guest
С Бобышев о стихотворении “Пятая роза“, которое ему посвятила Ахматова: «...мне уже достался от Ахматовой бесценный дар, это стоило любых наград...» (: Ахматова преодолевала “акмеистический канон, когда-то установленный по меркам «прекрасной ясности». На образцах ранних стихов Ахматовой он был провозглашен Жирмунским. Но полифоническая, многоплановая «Поэма без героя» поздней Ахматовой переполнила и перехлестнула собой эти узкие мерки. Ее новый стиль я бы назвал «прекрасной сложностью». ...в воздухе тогда витали новые идеи М.Бахтина о поэтике. Бродский вносил полифонические элементы в раннюю карнавальную поэму, Найман использовал барочные приемы и фонетические иноязычные отражения в текстах, у Рейна в лирических монологах появилась некая таинственность... Я осваивал принцип циклического построения, глядя, как на наших глазах это делала с «Полуночными стихами» Ахматова. Так, например, восемь восьмистиший составили у меня цикл «Траурных октав», посвященных ее памяти“ ( Мать Дмитрия жила в Ленинграде и уехала к родным перед родами первого ребёнка, после чего вернулась в Ленинград. С детства Дмитрий жил в Ленинграде. Весной 1941 года дед увёз его к себе в Мариуполь, где и застала их война. Им удалось эвакуироваться в Тбилиси, где Дмитрий прожил до 1944 года. Во время блокады Ленинграда родители оставались в городе, отец (Вячеслав Мещеряков) умер. В 44 году мать вторично вышла замуж, и ребёнка усыновил отчим, Василий Бобышев, дав ему свою фамилию. В 59 году окончил Ленинградский технологический институт, пять лет работал инженером по химическому оборудованию во ВНИПИЭТ, затем редактором на телевидении. Занимается стихотворным творчеством с середины 50-х, активный участник ленинградского андеграундного литературного процесса 60-х и 70-х годов. Публиковался в самиздате (в том числе в журнале Александра Гинзбурга «Синтаксис»). В 79 году эмигрировал. В том же году, в Париже, вышла первая книга стихов Бобышева — «Зияния». Профессор Иллинойсского университета, где преподает русский язык и литературу. C 83 года — гражданин США. “— Интересно, что после ваших «Траурных октав», вашу четверку (Бобышев, Бродский, Найман, Рейн) стали называть «ахматовские сироты». При этом мало кто вспоминает ваше авторство, то есть первоисточник. Любопытна еще одна история: в фельетоне «Окололитературный трутень», ставшим неофициальным обвинением Бродскому в тунеядстве, его авторы использовали три поэтических отрывка, из которых два оказались не принадлежащими Бродскому, а вашими стихотворениями 1960 и 1961 годов. Здесь можно говорить о недоразумениях, невежестве обвинителей Бродского и прочем, но ведь и в дальнейшем в этой легендарной четверке вы оказались, как бы, на вторых ролях. Даже в известном фото на похоронах Ахматовой видны Бродский, Рейн – и фрагмент вашего лица, вернее, только лоб. Кстати, вы писали в воспоминаниях «Я здесь», что во время поэтических выступлений, вы выходили на сцену по алфавиту, после вас выступал Бродский, затем Найман и завершал вечер Рейн. И Бродский все делал для того, чтобы нейтрализовать впечатление от вашего чтения: «...Теперь (по праву второй буквы) должен выступать Жозеф. Он медлит и медлит. Выходит, смотрит в зал, схватившись ладонью за подбородок. Отворачивается. Трясется, давится – то ли от истерического волнения, то ли от смеха. Опять поворачивается в зал, со взрыдом хватается руками за лицо, сдавленно хохочет, замирает с ладонью на темени. – Перестань! Давай читай! – выкрикиваю я с места» Нет ли умысла в том, как исторически сложилось распределение мест среди «ахматовских сирот»? Не кажется ли вам, что вас оттерли в тень, навесив ярлык «он увел Марину!»? Что теперь делать и кто в этом виноват? БОБЫШЕВ: Конечно, был умысел. Конечно, оттирали. И, конечно, можно назвать виновного. Имя ему — конкуренция. И я не против, можно даже порадоваться успеху соревнователя, лишь бы само соревнование было честным. Те мелкие уловки Бродского вполне безобидны, с иными поэтами бывало хуже. Да и он сам, набрав массу, научился впоследствии жёстко блокировать. Меня удивляет другое: если ты так самобытен, так талантлив, если ты такой гений, зачем эта мишура, все эти бакенбарды, жёлтые кофты, кожаные штаны и прочая дешёвка и шушваль? Есть тексты, вот их и читай. Но нет, оказывается, маскарад очень нужен, причём, не столько для поэтов, сколько для публики. Я этого недооценил, вот и оказался во втором ряду, как на той фотографии, куда меня задвинул Рейн. Впрочем, поздней нашёлся другой фотоснимок, где хорошо видны все четверо, — в точности, как я описал в «Траурных октавах»“ ().
