Guest
Как сделан фильм: А.Казин: “Первым двум сновидениям Ивана как будто противоречит его третье видение — дороги в лесу: «Начало музыки. Гремит гром. Кузов машины с яблоками. Иван сидит, девочка лежит, подставляет руки дождю. Иван протягивает ей яблоко, девочка садится, но яблока не берет. Иван поворачивается, ищет глазами красивое яблоко, улыбается, берет и протягивает его девочке. Рука Ивана протягивает яблоко. Девочка не берет его. Яблоки в кузове машины. Иван ищет другое яблоко, берет его. Девочка улыбается. Едет машина с яблоками. Борт машины открывается, яблоки высыпаются на мокрый песок. Подбегают лошади, начинают есть яблоки». (Монт. зап.). В отличие от предыдущих снов, перед нами почти Рай. Я говорю «почти», потому что здесь перед нами все же воспоминание о рае. Не только потому, что девочка дважды отказывается взять яблоко (жест, зеркальный по отношению к действию праматери Евы), и не только потому, что рассыпанные по песку яблоки и жующие их лошади создают ощущение какой-то невыразимой тоски... Суть дела в том, что после всего испытанного Иваном и перед неизбежной его мученической кончиной (а зритель уже не сомневается в этом) духовно незамутненное райское бытие фактически невозможно. Как учат отцы Церкви, Рай — это непрерывная литургия, радостное прославление Творца. Способен ли на это дух Ивана таким, каким он нам предстает в фильме? Скорее, в третьем сне Ивана Тарковский дает нам возможность предположить будущую судьбу маленького вестника как вечную Радость-Страдание, которая даже в своей райской ипостаси заключает в себе частицу грусти... Такова символика снов «Иванова детства», являющаяся, как уже отмечалось, наиболее очищенным смысловым моментом его поэтической онтологии. [...] Единственно, кого он по-настоящему любит, это свою мать. Даже с девочкой из снов — и с девочкой райского финала — он пребывает в символически-отдаленном отношении, выражаемом то в ее отказе принять от него яблоко, то в игре в прятки на берегу солнечной реки...“ () Бергман: «Фильм, если это не документ, — сон, греза. Поэтому Тарковский — самый великий из всех. Для него сновидения самоочевидны, он ничего не объясняет, да и что, кстати сказать, ему объяснять? Он — ясновидец, сумевший воплотить свои видения в наиболее трудоемком и в то же время наиболее податливом жанре искусства. Всю свою жизнь я стучался в дверь, ведущую в то пространство, где он движется с такой самоочевидной естественностью. Лишь раз или два мне удалось туда проскользнуть»
