0016

17 сентября 24 кидаю камни. -мне кажется, я всегда себя знал; когда ты один на свете, и всем чужой, и всю жизнь живешь с людьми, для которых ничего не значишь, верней всего научишься понимать, что ты такое. но мое знание родилось из чутья. а за эти два года за границей я узнал себя, как знаю пятую теорему Евклида. знаю свою силу и свою слабость, и следующие пять-шесть лет готов потратить на то, чтобы развивать силу и избавиться от слабости. Чарли с его чистым сердцем стало не по себе. перед ним сейчас сидел совсем не тот Саймон, какого он знал столько лет. прежде, при всей нелепости его теорий и как бы вызывающе он их ни излагал, было в них своего рода благородство. он был бескорыстен. негодование его было направлено против угнетения и жестокости. несправедливость приводила его в ярость. но Саймон не заметил, какое впечатление он произвел на Чарли, а если заметил, остался к этому равнодушен. он был поглощен собой. –но одного ума недостаточно, а красноречие, даже если оно и необходимо, в конечном счете презренный дар. Керенский обладал и тем и другим, а что они ему дали? главное – это характер. именно характер мне предстоит выковать. я уверен, если постараться, можно сделать с собой что угодно. все дело в силе воли. мне надо так себя натренировать, чтобы меня не задевали ни оскорбление, ни равнодушие, ни насмешка. мне надо достичь такой полной духовной отчужденности, чтобы если меня посадят, я и в тюрьме чувствовал себя свободным как птица. мне надо обрести такую силу, чтобы, совершая ошибки, я не пошатнулся, а учился на них. мне надо обрести такую безжалостность, чтобы не только противостоять искушению пожалеть кого-то, но вовсе не испытывать жалости. мне надо вырвать из сердца способность любить. –почему? –я не могу себе позволить, чтобы на мои суждения влияло какое бы то ни было чувство к кому-либо из людей. в целом свете только тебя я и любил, Чарли. и до тех пор не успокоюсь, пока до мозга костей не проникнусь уверенностью, что, если придет нужда поставить тебя к стенке и расстрелять, я сам без всяких колебаний и сожалений тебя пристрелю. глаза его словно затянула темная дымка, какая бывает на старом зеркале в покинутом доме; ртутная амальгама на нем потускнела, и когда смотришься в него, видишь не себя, но темную глубину, где словно таятся отражения событий и страстей далекого прошлого, давно уже отпылавших и, однако, неким пугающим образом доныне трепещущих загадочной заемной жизнью. –ты, наверно, недоумевал, почему я не встретил тебя на вокзале? –было бы славно, если б встретил. ты, наверно, не мог вырваться. –я понимал, что ты огорчишься. у нас в редакции это рабочие часы, надо быть под рукой, передавать по телефону в лондон новости, поступившие за день, но сегодня канун Рождества, завтра газета не выходит, и ничего не стоило улизнуть. мне очень хотелось тебя встретить, оттого я и не пошел. с той минуты, как я получил письмо и узнал, что ты приезжаешь, я не находил себе места, до того хотелось тебя увидеть. в те минуты, когда должен был прибыть поезд и я понимал – ты бродишь по перрону, высматриваешь меня и растерян в толпе и толчее, я взялся за книжку и стал читать. сидел, заставлял себя углубиться в книгу и не позволял себе прислушиваться к телефону, который мог зазвонить в любую минуту. а когда он и вправду зазвонил, я не сомневался, это ты, и до того обрадовался, что дико озлился на себя. даже готов был не снимать трубку. ведь уже больше двух лет я боролся со своей привязанностью к тебе. сказать, почему я хотел, чтобы ты приехал? когда человека нет рядом, его идеализируешь, на расстоянии чувство обостряется, это верно, а увидишь его снова – и удивляешься, что ты в нем находил. я думал, если что-то еще осталось от моей привязанности к тебе, тех нескольких дней, что ты тут проведешь, будет довольно, чтобы окончательно ее убить. -боюсь, ты сочтешь меня сущим тупицей, но я ума не приложу, зачем тебе это надо, сказал Чарли, улыбаясь своей милой улыбкой. -ты и вправду туп. -пусть так, но все же в чем причина? Саймон чуть нахмурился, и его беспокойный взгляд заметался, точно заяц, что пытается улизнуть от преследователя. - ты единственный на свете человек, которому я не безразличен.