Guest
Шостакович; - каждый год отмечает памятный день визита к Ахматовой, об её этическом влиянии, житейской мудрости и отличии от Цветаевой __ “эпоха великолепного цветения русской культуры в 10-е годы или, как любила повторять Ахматова, «время Стравинского и Блока, Анны Павловой и Скрябина, Ростовцева и Шаляпина, Мейерхольда и Дягилева» – был официально провозглашен «самым позорным и самым бездарным» периодом в истории русской интеллигенции. Обязательный партийный вердикт в отношении самой Ахматовой гласил: «Творчество Ахматовой – дело далекого прошлого; оно чуждо современной советской действительности и не может быть терпимо на страницах наших журналов». Таким же было отношение практически ко всей петербургской культуре начала XX века, за исключением двух-трех отретушированных до неузнаваемости фигур“ ( Волков: “Когда я начинал разговоры с Шостаковичем, многие мои знакомые авангардисты в Москве и Питере отзывались о нем чрезвычайно скептически. Он им казался устаревшим, академическим композитором. Относительно Бродского могу вам сказать, что еще при его жизни, когда я предлагал опубликовать диалоги в российских журналах, я наталкивался на отказы. В журнале «Октябрь» отказались печатать диалог с Бродским, потому что он недоброжелательно отозвался о Л.Гумилеве. Потребовали убрать — Бродский, разумеется, отказался, и они не напечатали. То есть они считали себя вправе уже в постперестроечное время цензурировать Бродского. Он для них был — ну хорошо, талантливый поэт, а все равно ругаться не смей. [...] У меня лежит несколько часов невероятно интересного разговора с Шевчуком. Я огромный поклонник российского рока. Это выдающееся явление, которое пользуется колоссальной популярностью в народе, и, может быть, именно в силу этой неслыханной популярности люди не вполне отдают себе отчет в его культурном значении. Я как-то раз вызвал большой гнев отечественных музыковедов, когда провел параллель между Шевчуком и Шостаковичем. Моя идея заключалась в том, что и тот, и другой представляют социальные проблемы в музыке, которые должны обязательно ставиться, потому что музыка — это активное искусство. Но к сожалению, после Шостаковича отечественная музыка как-то обходит социальные проблемы стороной, молодые композиторы уходят в абстракции. Так вот, как я пытался доказать, Шевчук, что называется, из рук Шостаковича взял дело в свои руки и поднял. Потому что музыка Шевчука — это музыка самого высокого уровня. Я знаком с Гребенщиковым. Знаком с Чижом, который тоже прекрасный музыкант. Я знаком с лидером «АукцЫона» Федоровым. Они все приезжают в Нью-Йорк, и я хожу на их концерты, не пропускаю. Шевчук, Гребенщиков, Чиж, Гаркуша приходили ко мне на квартиру, мы распивали соответствующие ситуации напитки и очень содержательно беседовали всякий раз. [...] ... мои симпатии остались с американскими писателями, книги которых помогли мне сформироваться еще в СССР. Воннегут, Апдайк, Фолкнер. С А.Миллером, Д.Чивером и Воннегутом мне посчастливилось познакомиться здесь, в Америке, я успел с ними пообщаться. Я вообще новый фикшн в ограниченных дозах потребляю. В основном то, что имеет отношение к моей работе. [...] концентрируюсь на вспомогательной литературе — у меня в моей квартирке нью-йоркской 15 тысяч книг... [...] ...когда Алексиевич получила премию, мне было приятно хотя бы потому, что жанр, в котором я работаю, на моей памяти впервые был отмечен Нобелевской премией. Но у нее хватило мужества, сил, не говоря уже о таланте, посмотреть в глаза проблемам, которые меня устрашают. У многих могла катушка поехать. Я бы надорвался от такой работы, я слабый человек. Такие вопросы я бы не смог задавать людям, какие Алексиевич задавала. А она имела мужество этим заняться и остаться в жизни милым и вменяемым человеком. Так что да, мы работаем в разных эмоциональных ключах. [...] С Довлатовым так близко, как с ним дружили Вайль и Генис, конечно, я не общался. Это с одной стороны. С другой стороны, он занимал огромное место в моей жизни. И я горжусь тем, что наши отношения можно назвать близкими. Он был тем человеком, который привел меня буквально за руку — я отнекивался, отбрыкивался — на Радио Свобода, где я по сию пору вместе с Генисом появляюсь у микрофона каждую неделю. Я первый сказал Сергею, что он — советский Чехов. Ему было чрезвычайно приятно это слышать. У меня дома двадцать книжек Довлатова с очень теплыми надписями. И книги его продолжают занимать огромное место в моем сознании сейчас. И мы с моей женой Марианной беспрерывно цитируем Довлатова. Я очень рад, что его популярность, его цитируемость только возрастают. Вот для нашего поколения был пароль — цитаты из «Мастера и Маргариты». Мы обменивались ими: если человек ловил — значит свой. Не ловишь — значит не свой. Сейчас это, к сожалению, уже не так, я все чаще сталкиваюсь с тем, что ты цитируешь собеседнику Булгакова, или Хармса, или Олейникова, а он не понимает“ ()
