С.Рихтер . Я себе не нравлюсь.

Секрет творчества – в сохранении юности. Секрет гениальности – в сохранении детства, детской конституции, на всю жизнь. Эта-та конституция и дает гению объективное восприятие мира, не центростремительное, – своего рода обратную перспективу мира, – и потому оно целостно и реально. Иллюзорное, как бы блестяще и ярко оно ни было, никогда не м.б. названо гениальным. Ибо суть гениального мировосприятия – проникновение в глубь вещей, а суть иллюзорного – в закрытии от себя реальности. Быть, а не казаться. Иметь ясное, прозрачное настроение, целостное восприятие мира и растить бескорыстную мысль – чтобы под старость можно было сказать, что в жизни взято все лучшее, что усвоено в мире, все наиболее достойное и прекрасное, и что совесть не замарана сором, к которому так льнут люди и который, после того как страсть прошла, оставляет глубокое отвращение. Павел Флоренский *** Трудная форма (сонет, , октавы и т.п.) ведет к подъему творческого усилия, она служит плотиной, повышающей уровень воды – напор, и творчество, вместо того, чтобы легко излиться по легчайшему пути и дать много, но рыхлого и дешевого продукта, конденсируется, работает при высоком потенциале и создаст полновесные произведения, если может подняться до барьера, или вовсе не вырывается на свободу, если слабосильно. В этом повышении потенциала великое значение трудных форм, о которых часто (ошибочно) думают, как об условностях, лишь мешающих свободному проявлению творческих усилий. Если хочешь, действительно они мешают; но когда порыв не встречает никакого сопротивления, то он ничего и не создает, и вместо Ниагары получится лишь застойная лужа. Это относится ко всей культуре, ибо она в любой области создает барьеры, изолирующие явление и не позволяющие ему мелко растекаться и смешиваться в безразличном и безличном единстве с прочими, вследствие чего возникает индивидуальное и усиленное раскрытие творческого порыва, если он достаточно мощен, и – устранение, если он не способен достигнуть надлежащего потенциала. Чтобы вырастить великое, надо выполоть кругом все мелкое, или – мелкое заглушит великое. В естественном состоянии менее благородные виды растений и животных забивают и вытесняют более благородные, как, равным образом, низшие формы энергии и материи сменяют более высокие. Лишь установкою культурных барьеров можно бороться против этого разложения в мировом процессе. И эти барьеры достигаются трудными формами – везде в технике, в искусстве, в науке, в быту и т.д. *** Мудрость жизни – в умении пользоваться прежде всего тем, что есть, в правильной оценке каждого из явлений сравнительно с другими. Легкость есть легкость пустоты, а подлинное требует усилия, работы и несет ответственность. Зато доставшееся с усилиями, действительно внутренне проработанное, остается на всю жизнь. *** Лишь активность в мире есть источник сознания и познания, а без нее начинаются грезы, да и они постепенно замирают. Человек замыкается в своей субъективной сфере и, не имея притока питания, постепенно засыпает, так что даже сновидения прекращаются. Мечтательность создает в нас болото, где нет никаких твердых точек, никаких критериев реального и иллюзорного, ценного и лишенного ценности, хорошего и плохого. Осуществляя возможность, пусть слабо и плохо, ты можешь судить о ней, исправлять, идти дальше; оставаясь пассивной, отражаешься туманом призраков, но и призраки со временем выдыхаются, бледнеют, меркнут. Начинается спячка и вместе глубокая неудовлетворенность. Русской натуре пассивность весьма свойственна, но именно из пассивности происходит, далее, вечное беспричинное недовольство, неудовлетворенность, колебания межу нетрезвым самопревозношением и унылым самоуничижением. *** Когда я хочу дать себе окончательный ответ на вопрос о ценности произведения, то спрашиваю себя: что было бы, если бы этого произведения не существовало. Потерял ли бы мир без него? Закрылся ли бы один из лучей жизни? – И вот. Если бы не было Моцарта, Баха, Бетховена, даже Шуберта, Глинки, мир бы потускнел. А если бы не было Чайковского и Скрябина? – Боюсь, – это слишком резко и неуважительно, мне самому неприятно высказывать свою мысль, – боюсь мир несколько просветлел бы. Однако не думай, что я хочу опорочить их, я знаю их силу. Например, «Пиковая дама», мне кажется, едва ли не самая цельная, самая выкованная из опер, но – тем хуже, ибо она клубок отчаяния, т.е. самого ядовитого из чувств. И она властно заражает отчаянием. Против Чайковского и против Скрябина я имею разное, но это разное по-видимому объединяется в одном, в их ирреализме. Один уходит в пассивную подавленность собственными настроениями, другой – в активную, но иллюзионистически-магическую подстановку вместо реальности своих мечтаний, не преобразующих жизнь, а подставляющих вместо жизни декорацию, хотя и обманчивую. Но оба не ощущают недр бытия, из которых вырастает жизнь, оба живут в призрачности. – Чайковский – без стержня, в его музыке нет Павел Флоренский