Guest
“Немигающий, омертвевший, будто стеклянный взор замер на двух стоящих у двойных дубовых дверей командирских покоев фигурах. Одна – высокая, завидная, представительная блондинка средних лет в безупречном светлом деловом костюме и такого же цвета кожаных туфлях. Вторая – не менее яркая, энергичная, искрящаяся молодостью и красотой. Породистое, будто высеченное шедевральной рукой умелого скульптора эпохи Возрождения лицо с огромными ореховыми, искрящимися неподдельной симпатией и интересом к своей очаровательной собеседнице глазами. Конечно, не чета ему, скучному, невзрачному, не блещущему ни ростом, ни красотой малышу в черном, похожем на траурное одеяние, и тяжелых ботинках, что визуально не дотягивал даже до своих сложных подростковых шестнадцати лет. Мило беседуя, улыбаясь и стоя сомнительно, едва ли не интимно близко друг к другу, неизменная директриса академии Невермор Лариса Уимс в очередной раз «осведомляла» их новенького, а по совместительству теперь и самого главного и любимого своего студента обо всех правилах, устоях и порядках в стенах принадлежащей ей академии, обещающей непременно стать для прибывшего сюда в разгар семестра блондина родным домом. Кокетливо склонившись к самому уху белокурого, женщина поочередно и будто бы чисто случайно задевала длинными наманикюренными пальцами в процессе секретного, сугубо личного диалога то узкое плечо своего юного, перспективного, подающего тонну грандиозных надежд протеже, то вдруг принималась чертить какие-то тайные магические узоры уже на открытом участке его руки. Тщательно внемлющий льющемуся в самое ухо, как цветочный мед, голосу блондин, солидарно кивал, понятным образом наслаждаясь уделяемым лишь ему одному вниманием и определенно не торопясь на следующий, предусмотренный расписанием их группы, урок. Конечно: зачем ему это, когда самым что ни на есть наглядным и доступным способом его предметно обучит и проинструктирует обо всем, что нужно вдоль и поперек на практике сама директриса Уимс? Как на людях в дневные часы, так и за закрытыми изнутри на замок дверьми ее кабинета. Сразу после отбоя. Ноющее раненым волком в ночи сердце кольнуло, будто пронзенное сотней кривых ржавых шпаг, и малыш, покачнувшись, как пьяный, нечеловеческим усилием воли заставил себя отвернуться от лишающего рассудка и желания жить зрелища и продолжить путь в нужный ему кабинет. Невидящие и словно неживые глаза не фиксировали и не распознавали ничего, снова и снова издевательски являя на грязном, запятнанном собственной неполноценностью и ничтожностью полотне сознания злобный фантом руки, скользящий по чужому плечу и талии. Так ласково, так осмысленно, так, мать ее, любовно. Нет, малыш понимал, что в разрывающих его на части переживаниях не было вины блондина, что не знал и не мог знать о его давних, сокровенных, глубоких, сжигающих изнутри адским пламенем чувствах к Ларисе Уимс. Однако кипящую по разгоряченным венам ненависть по отношению к новенькому это нисколько не убавляло. Видя эту мерзейшую, тошнотворно-сияющую, довольную жизнью и ежеминутно разделенную пополам с пепельной блондинкой улыбку, безупречный, светящийся здоровьем и великолепием внешний вид и, самое главное, фактическую близость к нему директрисы, малышу хотелось лишь одного: убить его или убить себя. Только бы больше ни единой секунды своего без того тяжкого, длящегося, словно каторга, времени не видеть эту злосчастную, стреляющую в него искрами своего счастья парочку. В непосредственной близи друг от друга. Не в силах более продолжить путь, малыш рухнул на колени на жесткий пол и, закрыв руками лицо, едва сдержал стянувшие жестокой удавкой горло рыдания. К черту этот гребаный факультатив с грядущей на нем лабораторной по химии! К черту Невермор и вообще все... Сейчас ему как никогда хотелось просто забросить себя подальше от этого места и особенно от третьего этажа с его ненавистными директорскими покоями, с недавних пор ставшими для него пристанищем во сто крат страшнее и мучительнее самого Ада. И раствориться, потеряться, исчезнуть, пропа́сть... С трудом поднявшись, малыш на ватных негнущихся ногах заковылял в сторону выхода. Прогул занятия казался ничем в сравнении с перспективой провести еще хоть немного времени в пропитанных духом чужой любви и явно отнюдь не только студенческими отношениями стенах. Возможно, побродив пару-тройку часов вокруг и напитав свежим воздухом кишащую дурными мыслями голову, он найдет в себе силы успокоиться и хотя бы взяться перед сном за уроки. Услышав, как кто-то окликнул его за спиной, малыш ускорил шаг и, швырнув мешающий портфель в сторону, бегом ринулся вниз по лестнице из здания школы. Не хватало еще попасться с поличным за планируемый в последний момент прогул. Впрочем, сейчас ему было уже абсолютно все равно: любая участь виделась лучшим вариантом, чем продолжение жесточайшей душевно-сердечной пытки под названием Лариса Уимс.“
