Guest
Как роман запретили на родине и прославили за рубежом и при чём здесь лягушки и экскаваторщик. Контекст: Постановление 1946 года о журналах, подавление Венгерского восстания (революции) 1956 года. Лектор — доцент школы филологии ВШЭ, автор диссертации на соискание степени PhD о романе «Доктор Живаго». Весь его курс: Роман как исторический и прототипы Живаго: “Герой романа, врач и поэт Юрий Живаго, становится свидетелем и участником революционных событий на Урале и в Сибири. В поведении и мыслях Живаго чувствуется горечь: он явно родился для какой-то иной жизни. Судьба его, хоть и полна удивительных происшествий и совпадений (совпадение — вообще едва ли не главный двигатель сюжета в романе, что многим кажется его недостатком), немилостива к нему [...] В эпилоге друзья доктора, сохранившие его поэтическое наследие, вспоминают друга и те события, которые он уже не застал: войну и лагеря. Роман завершается «Стихотворениями Юрия Живаго» — вершиной поздней пастернаковской лирики: по «Доктору Живаго» вообще очень видно, что это проза поэта; многочисленные пейзажи и мгновенные, фотографические наблюдения — среди самых запоминающихся фрагментов в русской прозе XX века“ () О.Лекманов: “роман буквально переполнен чудесными предзнаменованиями, подслушанными разговорами, ангелами-хранителями, неожиданными встречами и многозначительными совпадениями. Автор одной из лучших работ о «Докторе Живаго» Ю.Щеглов назвал это «авантюрно-мелодраматической техникой» позднего Пастернака. Щеглов отмечает, что Пастернак «обратился к повествовательным приёмам западных авторов, отчасти уже перешедших в разряд «детского» чтения: В.Скотта, А.Дюма, Гюго, Диккенса, Конан Дойла». Пастернак добивался сильного и непосредственного воздействия своей поздней прозы на читателя («как на ребёнка»), и в этом «простодушные» приёмы Диккенса помогли ему лучше, чем изощрённые стилистические ходы А.Белого или Пруста, а «Повесть о двух городах» Диккенса оказалась для него едва ли не более важным источником вдохновения, чем «Война и мир». Фраза из письма Пастернака отцу (1934): «…Я спешно переделываю себя в прозаика диккенсовского толка». Так же как и в «Повести» Диккенса, где речь идёт о событиях Великой французской революции, «революционному террору… противостоят в романе идеи христианского гуманизма, милосердия и пафос личной жертвенности». Было бы наивно полагать, что, работая над романом, Пастернак полностью проигнорировал собственный писательский опыт прежних лет (в том числе и совсем ранний опыт футуристического, авангардного поэта), даже если он к этому сознательно стремился. [...] Пастернак писал В.Авдееву 25 мая 1950: «Почти все близкие, ценившие былые мои особенности, ищут их и тут не находят»“ ().
