Guest
В субботу 4 ноября приглашаем вас на открытие выставки живописи Юрия Первушина “Свет и покой“. Начало в 18:30. Галерея 14/45 (В.О. 6-я линия 39) «Он не заслужил света, он заслужил покой», - не нам оспаривать решения высшего суда, но в нашей власти раздавать друг другу любые возможные, пусть и незаслуженные дары. Живопись Юрия Первушина способна одарить нас покоем и даже, немного, светом. Его работы напоминают дом после тщательной, любовной уборки: вымели сор, вынесли хлам, а все, что осталось, выглядит благодарным, тихим, как будто новорожденным. Художник искупал свой мир-невидимку в каком-то волшебном растворе, и теперь наблюдает за медленным процессом проявки. Мы видим, как из светлого живописного марева проступают очертания деревьев, берегов, предметов. Им не дано воплотиться до конца, обрести тяжесть, обрасти подробностями. Они не наполнятся светом, но он поселится где-то в глубине, будет теплиться и мерцать. Он не превратится в цвет, не обретёт яркость, останется предчувствием, - почти белым на почти что белом. Натюрморт для художника – поле для исследования форм. Они могут принадлежать конкретным предметам, могут быть отвлеченными или вымышленными, но, расставляя их на плоскости, следя за их соотношениями, автор невольно вступает в диалог с предшественниками. Начинается разговор не только о самих формах, но и о художниках, работавших с ними раньше, о мастерах, для которых натюрморт стал манифестом. Сегодня дотянуться до предмета через этот жанр крайне сложно, - академичность стала его неотъемлемым качеством. Первушин выявляет эту проблему, создавая собственный набор предметов и предлагая не самый простой способ их рассмотрения. Изящные сосуды, словно взятые напрокат из музея, сопоставляются с вещами банальными или вовсе невнятными, не названными, существующими только как формы. Художник отдаляет их от зрителя, затрудняя распознавание. Линия касания стола и стены проходит сразу за ними: теперь она – горизонт, а натюрморт - пейзаж, где вдали поблескивает что-то загадочное. Мы ждем приближения, но разглядеть подробности нам не удастся, - учимся терпеливому созерцанию издали. Рядом с таинственными, ускользающими натюрмортами, пейзажи Первушина кажутся почти абстрактными. Мы видим только уплотнения краски, парящие между млечными пустотами неба и воды. Четкий линейный каркас останавливает их растворение в туманной пелене. Пейзаж, как и настольный мирок натюрморта, предстает комбинацией форм. Они минималистичны, как сама природа наших болотистых мест, где редким пластическим событием может стать медленный поворот ручья, просвет между деревьями, заросли кустарников и камышей. Бледная подцветка северного неба узнается безошибочно, - мы столько раз бывали в этих местах, но не помним о них ничего примечательного. Поверхности сухих трав и колючих ветвей топорщатся щетками, на которых оседает иней или капли росы. Их воспроизведение настолько убедительно, что вызывает тактильные воспоминания. Но все эти моменты реализма не мешают пейзажу зависнуть в нескольких мгновениях от реальности. Работы Первушина обращаются как к зрению, так и к воображению. Их интонация – вкрадчивый шепот, их настроение – тишь, гладь. Повинуясь этим призывам, рядом с ними хочется хранить тишину, вспоминать на ощупь траву и деревья, погружаться в игры теней и перетекания форм. Мастерская и любовно исполненная, живопись Первушина не вторгается в мир, не стремится завладеть нашим вниманием, но она способна одарить своим спокойным, благодарным светом и отведенное ей пространство, и находящихся в нем людей. Любовь Шакирова
