Guest
Благословляю всё, что было, Я лучшей доли не искал. О, сердце, сколько ты любило! О, разум, сколько ты пылал! Пускай и счастие и муки Свой горький положили след, Но в страстной буре, в долгой скуке — Я не утратил прежний свет. И ты, кого терзал я новым, Прости меня. Нам быть — вдвоём. Всё то, чего не скажешь словом, Узнал я в облике твоём. Глядят внимательные очи, И сердце бьёт, волнуясь, в грудь, В холодном мраке снежной ночи Свой верный продолжая путь. (1912) __ “Двадцатый век… Еще бездомней, Еще страшнее жизни мгла (Еще чернее и огромней Тень Люциферова крыла). Пожары дымные заката (Пророчества о нашем дне), Кометы грозной и хвостатой Ужасный призрак в вышине, Безжалостный конец Мессины (Стихийных сил не превозмочь), И неустанный рев машины, Кующей гибель день и ночь, Сознанье страшное обмана Всех прежних малых дум и вер, И первый взлет аэроплана В пустыню неизвестных сфер… И отвращение от жизни, И к ней безумная любовь, И страсть и ненависть к отчизне… И черная, земная кровь Сулит нам, раздувая вены, Все разрушая рубежи, Неслыханные перемены, Невиданные мятежи… [...] Раскинулась необозримо Уже кровавая заря, Грозя Артуром и Цусимой, Грозя Девятым января… [...] Когда ты загнан и забит Людьми, заботой, иль тоскою; Когда под гробовой доскою Всё, что тебя пленяло, спит; Когда по городской пустыне, Отчаявшийся и больной, Ты возвращаешься домой, И тяжелит ресницы иней, Тогда — остановись на миг Послушать тишину ночную: Постигнешь слухом жизнь иную, Которой днем ты не постиг; По-новому окинешь взглядом Даль снежных улиц, дым костра, Ночь, тихо ждущую утра Над белым запушённым садом, И небо — книгу между книг; Найдешь в душе опустошенной Вновь образ матери склоненный, И в этот несравненный миг — Узоры на стекле фонарном, Мороз, оледенивший кровь, Твоя холодная любовь — Всё вспыхнет в сердце благодарном, Ты всё благословишь тогда, Поняв, что жизнь — безмерно боле, Чем quantum satis Бранда воли, А мир — прекрасен, как всегда“. “Поэма «Возмездие» была задумана в 1910 году и в главных чертах была набросана в 1911 году […] Летом этого года, исключительно жарким, так что трава горела на корню, в Лондоне происходили грандиозные забастовки железнодорожных рабочих…“ ( Опубликована она будет в самые грозовые годы (1917-1921). __ В начале рокового и переломного 1914 года, осенью которого начался «Настоящий Двадцатый Век», произошла поэтическая перекличка Блока и Ахматовой: «ОТ ТЕБЯ ПРИХОДИЛА КО МНЕ ТРЕВОГА» *** Не странно ли, что знали мы его? Был скуп на похвалы, но чужд хулы и гнева, И Пресвятая охраняла Дева Прекрасного поэта своего. (Ахматова, 16 августа 1921 – девятины: «И тень моя пройдет перед тобою В девятый день и в день сороковой») “А через четверть века все в том же Драматическом театре – вечер памяти Блока (1946 г.), и я читаю только что написанные мною стихи: Он прав – опять фонарь, аптека, Нева, безмолвие, гранит… Как памятник началу века, Там этот человек стоит — Когда он Пушкинскому Дому, Прощаясь, помахал рукой И принял смертную истому Как незаслуженный покой“. Заключительной главой ахматовской «Блокианы» стал портрет человека-эпохи в поздней редакции «Поэмы без героя»: На стене его твердый профиль. Гавриил или Мефистофель Твой, красавица, паладин? Демон сам с улыбкой Тамары, Но такие таятся чары В этом страшном дымном лице: Плоть, почти что ставшая духом, И античный локон над ухом — Все – таинственно в пришлеце. (1962) Ахматова писала в своих заметках: “Блока я считаю не только величайшим поэтом первой четверти двадцатого века“ (первоначально стояло: “одним из величайших“). И именно сегодня, через сто лет, в Петербурге ливень, как была в нём раскольниковская “чрезвычайная“ июльская жара (в год 200-летия Достоевского). А 7 августа 1961 года, ровно через 40 лет (библейское число ожидания обетованного) после смерти Блока, с которой связывают конец Серебряного века, состоялось знакомство Ахматовой с Бродским. В эти годы она “считала, что происходит возрождение русской поэзии. И между прочим, была недалека от истины. Может быть, я немножечко хватаю через край, но я думаю, что именно мы, именно вот этот «волшебный хор» и дал толчок тому, что происходит в российской поэзии сегодня {...} Анна Андреевна считала, что имеет место как бы второй Серебряный век“. Вейдле о Бродском: “…он сквозь мглу смертей и рождений помнит Петербург двадцать первого года [...] где мы Блока хоронили, где Гумилева не могли похоронить“. Так жили поэты. Читатель и друг! Ты думаешь, может быть, — хуже Твоих ежедневных безсильных потуг, Твоей обывательской лужи? Нет, милый читатель, мой критик слепой! По крайности, есть у поэта И ко́сы, и тучки, и век золотой, Тебе ж недоступно всё это!.. Ты будешь доволен собой и женой, Своей конституцией куцой, А вот у поэта — всемирный запой, И мало ему конституций! Пускай я умру под забором, как пёс, Пусть жизнь меня в землю втоптала, — Я верю: то Бог меня снегом занёс, То вьюга меня целовала!
