Guest
Ёлка в русской народной традиции В образе ели люди Древней Руси не видели ничего поэтического.Произрастая по преимуществу в сырых и болотистых местах, это дерево с темно-зеленой колючей хвоей, неприятным на ощупь, шероховатым и часто сырым стволом, не пользовалось особой любовью. Без симпатии изображалась ель (как, впрочем, и другие хвойные деревья) и в русской поэзии, и в литературе, вплоть до конца XIX века. В русской народной культуре ель оказалась наделенной сложным комплексом символических значений, которые во многом явились следствием эмоционального ее восприятия. Внешние свойства ели и места ее произрастания, видимо, обусловили связь этого дерева с образами низшей мифологии (чертями, лешими и прочей лесной нечистью). Слово «ёлс» стало одним из имен лешего, черта, нечистой силы. Ель традиционно считалась у русских деревом смерти, о чем сохранилось множество свидетельств. Существовал обычай: самоубийц зарывать между двумя елками, кладя в могилу лицом вниз. В некоторых местах был распространен запрет на посадку ели около дома из опасения смерти члена семьи мужского пола. Из ели запрещалось строить дома. Еловые ветви использовались и до сих пор широко используются во время похорон. Их кладут на пол в помещении, где лежит покойник и выстилают путь похоронной процессии. Веточки ели бросают в яму на гроб, а могилу прикрывают на зиму еловыми лапами. Время возникновения обычая устилать дорогу, по которой несут на кладбище покойника, хвойными ветками, неизвестно, хотя упоминания о нем встречаются уже в памятниках древнерусской письменности. На православных кладбищах долгое время не принято было сажать елки возле могил. Однако в середине XIX века это уже случалось. Смертная символика ели нашла отражение в пословицах, поговорках, фразеологизмах: «смотреть под елку» — тяжело болеть; «угодить под елку» — умереть; «еловая деревня», «еловая домовина» — гроб; «пойти или прогуляться по еловой дорожке» — умереть и др Однако, к будущей рождественской елке указ Петра имел весьма косвенное отношение:во-первых - город декорировался не только еловыми, но и другими хвойными деревьями; во-вторых - в указе рекомендовалось использовать как целые деревья, так и ветви в-третьих - украшения из хвои предписано было устанавливать не в помещении, а снаружи — на воротах, крышах трактиров, улицах и дорогах. Тем самым елка превращалась в деталь новогоднего городского пейзажа, а не рождественского интерьера помещений, чем она стала впоследствии. После смерти Петра, его рекомендации в отношении елки были забыты, но в одном отношении они имели довольно забавные последствия, добавив к символике ели новые оттенки. Царские предписания сохранились лишь в убранстве питейных заведений, которые перед Новым годом продолжали украшать елками. По этим елкам (привязанным к колу, установленным на крышах или же воткнутыми у ворот) опознавались кабаки. Деревья стояли там до следующего года, накануне которого старые елки заменяли новыми. Возникнув в результате петровского указа, этот обычай поддерживался в течение XVIII и XIX веков. В результате кабаки в народе стали называть «елками» или же «Иванами-елкиными», а практически весь комплекс «алкогольных» понятий постепенно приобрел «елочные» дуплеты: «елку поднять» — значит пьянствовать, «идти под елку» или «елка упала, пойдем поднимать» — идти в кабак, «быть под елкой» — находиться в кабаке; «елкин» — состояние алкогольного опьянения и т.п. Эта, возникшая связь елки с темой пьянства, органично вписалась в прежнюю семантику ели, соединяющую ее с «нижним миром» - нечистой силой. На протяжении всего XVIII века нигде, кроме питейных заведений, ель в качестве элемента новогоднего или рождественского декора больше не фигурирует.В рассказах о новогодних и рождественских празднествах, проводившихся в этот период русской истории, никогда не указывается на присутствие в помещении ели.. В русской печати первых десятилетий XIX столетия об этом обычае сообщалось с подробностями, характерными для описания особенностей чужой культуры. А. Бестужев-Марлинский в повести «Испытание» (1831), изображая святки в Петербурге 1820-х годов, пишет: «У немцев, составляющих едва ли не треть петербургского населения, канун Рождества есть детский праздник. На столе, в углу залы, возвышается деревцо ...Дети с любопытством заглядывают туда». Судя по многочисленным описаниям святочных празднеств в журналах 1820-1830-х годов, в эту пору рождественское дерево в русских домах еще не ставилось. Вряд ли Пушкину или Лермонтову когда-либо пришлось видеть елку на Рождество или же присутствовать на посвященном ей празднике. Ни в одном из произведений этих авторов и их современников о новогодней (рождественской) елке не говорится ни слова….. Новогодние балы и маскарады есть, а елок на них – нет….
