Guest
Светлана Владимировна Прасолова, заведующая научно-просветительского отдела музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме, расскажет о временах, когда поэт бывала в Риме и на Сицилии, Лондоне (), Париже, познакомит участников с впечатлениями Ахматовой от этих городов. Весной 1912 года Ахматова вместе с Николаем Гумилевым путешествовала по Италии: Второй раз она побывает там лишь через полвека: “поэтесса считала Италию «родиной всех родин»“: Данте: Шекспир: Летом 1965 года Ахматова, в связи с награждением её почетным званием доктора honoris causa Оксфордского университета, посетила Великобританию. Лондон, Оксфорд, Стрэтфорд: «Лондонцам» (1940) В 1965-м она три дня пробыла в Париже. Там, спустя 48 лет, они увиделись с Борисом Анрепом: “Если бы я встретил ее случайно, я никогда бы не узнал ее, так она изменилась. «Екатерина Великая», — подумал я“ (). Встретилась с Г.Адамовичем, вспоминала о своих поездках в Париж в 1910 и 11 годах. __ В.Муравьёв: “После приездов из-за границы она была несколько погасшая. Видимо, это было какое-то свидание с прошлым, которое было необходимо для формирования, образования судьбы. И необходимы были крушения, разочарования, невстречи и неузнавания, болезненное сообразование прошлого с настоящим, инобытие прошлого“ () _ “Парижский текст» Ахматовой становится и поэтической рефлексией на уже существующие «тексты» о Париже Бодлера, Верлена, Золя, Мопассана, Нерваля, Флобера, Вийона. Данные контексты позволяют видеть, с одной стороны, Париж как «настоящий» — «Старый Париж», воплощённый у Бодлера в образе «умирающего лебедя», ставшего для Ахматовой символом Парижа, вечно изменяющегося и вечно хранящего память культурного прошлого; Париж «артистического духа» Сен-Жермена, «центра духовности и просвещения» эпохи Людовика XV, Париж «артистической богемы» Монмартра и Монпарнаса. С другой, — Париж «плоти», символически соотносимый с апокалипсически «гибельным» Петербургом / Ленинградом и просматривающийся в ликах «Пляски смерти» (сквозном сюжете эпохи), становится для Ахматовой «страшным» «будущим» Парижа, генетически несущим в себе семантику «проклятости» (Парижа как наследник Рима и Вавилона). В связи с этим, в антиномичности «уходящего настоящего» и уже ставшего «страшного будущего» видятся Ахматовой-Кассандрой «умирание» культуры и «процветание» цивилизации как непримиримая борьба Духа и Плоти, Добра и Зла, живым воплощением которой является жизнь и творчество Модильяни“ () «Жил он тогда (в 1911 году) в Impasse Falguiere. Беден был так, что в Люксембургском саду мы сидели всегда на скамейке, а не на платных стульях, как было принято. Он вообще не жаловался ни на совершенно явную нужду, ни на столь же явное непризнание. Только один раз в 1911 году он сказал, что прошлой зимой ему было так плохо, что он даже не мог думать о самом ему дорогом. Он казался мне окруженным плотным кольцом одиночества. Не помню, чтобы он с кем-нибудь раскланивался в Люксембургском саду или в Латинском квартале, где все более или менее знали друг друга. [...] Он водил меня в Лувр смотреть египетский отдел, уверял, что все остальное (tout le reste) недостойно внимания. [...] Водил меня смотреть старый Париж за Пантеоном ночью при луне. [...] Это он показал мне настоящий Париж. [...] В дождик (в Париже часто дожди) Модильяни ходил с огромным очень старым черным зонтом. Мы иногда сидели под этим зонтом на скамейке в Люксембургском саду, шел теплый летний дождь, около дремал старый дворец в итальянском стиле, а мы в два голоса читали Верлена, которого хорошо помнили наизусть, и радовались, что помним одни и те же вещи. [...] То, чем был тогда Париж, уже в начале 20-х годов называлось «Старый Париж» или «Довоенный Париж». Еще во множестве процветали фиакры. У кучеров были свои кабачки, которые назывались «Встреча кучеров», и еще живы были мои молодые современники, которые скоро погибли на Марне и под Верденом» () “Синонимом гибели эпохи — «старой» культурной Европы — для Ахматовой стал «погибший Париж» («Август 1940»). Называя «гибель» Парижа «погребением эпохи» и соотнося с верленовским Парижем-«Элладой теней», а также с «траурным» Петербургом, «городом-кладбищем», Ахматова тем самым непосредственно вводит «погибший Париж» в «текст» Некрополя эпохи — в «гипертекст» «Поэмы без героя», в «текст» «теней» и «зеркал» своей лирики, являющийся, в целом, «текстом» Памяти о Прошлом“ ()
