Guest
На , , , комментарии Нины Поповой — директора музея Ахматовой в Фонтанном доме: об исчезнувшей, хоть и бывшей практической потребности школьников в творчестве Ахматовой, цели музея и его своеобразии, слабом знании позднего творчества Ахматовой. _ В 1934-1966 Ахматова, приезжая в Москву, часто останавливалась в доме Н.Ольшевской и В.Ардова. Бродский считал воспоминания М.Ардова лучшим из того, что написано об Ахматовой. _ о мемориальном пространстве, где хранятся вещи с Ордынки, которыми пользовалась Ахматова – о «Московском доме Ахматовой», о стихотворении Ахматовой, адресованном Пастернаку, Г.Арбузова о Паустовском и Ахматовой. __ В книге “Вокруг Ордынки“(Портреты)“ автор вспоминает своего отца В.Ардова, мать (близкая подруга Ахматовой Ольшевская), Пастернака, Шостаковича, Зощенко, Русланову, Эрдмана, Раневскую, Э.Герштейн, М.Петровых, Л.Стенич, Чуковскую, Л.Гумилёва: «В нашей столовой на диване две фигуры, лица повернуты друг к другу и сияют счастьем. Это — Ахматова и ее сын… [...] На диване рядом с Ахматовой сидит застенчивый, бедно одетый человек — и плачет, с трудом сдерживает рыдания, и слезы капают с его лица в тарелку с бульоном. На Ордынке — обед. Мы все сидим за столом, а этот гость явился неким предтечей Л. Н. Гумилева, предвестником его скорого освобождения. Он поэт, еврейский поэт, пишущий на идиш. [...] Его зовут Матвей Грубиян. Он только что освободился из того самого лагеря, где сидит Лев Николаевич, и вот явился к Анне Андреевне с приветом от сына и со своими рассказами о тамошней жизни. Слезы текут по его лицу, слезы на глазах у Ахматовой, у всех нас, сидящих за тем памятным мне обедом. Это было в феврале 1956 года. А сам Гумилев появился на Ордынке ясным майским днем того же года. Он был в сапогах, косоворотке, с бородою, которая делала его старше и значительнее. Бороду, впрочем, он немедленно сбрил, отчего сразу помолодел лет на двадцать. Анна Андреевна попросила меня помочь приобрести для Льва Николаевича приличное платье. Мы с ним отправились на Пятницкую улицу и там в комиссионном магазине купили башмаки, темный костюм в полоску, плащ… С этого эпизода началась моя многолетняя дружба с Гумилевым. Нам вовсе не мешало то обстоятельство, что он был старше меня на четверть века. Я всегда относился к нему как почтительный ученик к учителю. Да к тому же Л. Н. чувствовал себя много моложе своих лет. — Лагерные годы не в счет, — утверждал он, — они как бы и не были прожиты. Лев Николаевич сидит на тахте. Поза — лагерная, коленки возле подбородка. Во рту дымится папироса. Он говорит: — Моим соседом по нарам был один ленинградский филолог. По вечерам он развлекал нас таким образом. Он говорил: “Очень скоро произойдет мировая революция, и город Гонолулу переименуют в Красногавайск… Разумеется, там начнет выходить газета “Красногавайская правда”…“ [...] На первое время Гумилев поселился на Ордынке в нашей с братом “детской” комнате. В те дни я общался с ним едва ли не пятнадцать часов в сутки. Я жадно ловил каждое его слово, впитывал всякое его суждение. Мы с ним ходили в пивную на Пятницкую, пили водку у нас в “детской”… Выпив рюмку-другую, он сейчас же закуривал и задирал ноги на тахту… Сталина (а его личности разговор касался частенько) он называл по-лагерному — Корифей Наукович, свои лагерные сроки — “моя первая голгофа” и “моя вторая голгофа”. Мы едем с Львом Николаевичем по Ордынке в “шестом” автобусе. Пассажиров совсем немного. Вдруг я замечаю, что одна из наших попутчиц — высокая старая дама — смотрит на Гумилева не отрываясь и на лице ее смятение. И тут я узнаю ее. Это Грушко, старая поэтесса, она живет неподалеку, в Голиковском переулке. Имени ее теперь никто не знает, но многие помнят одно из ее стихотворений, его положил на музыку и пел Александр Вертинский, — “Я маленькая балерина”. Дома я говорю: — Анна Андреевна, мы ехали в автобусе с Грушко, и она буквально пожирала глазами Льва Николаевича. Ахматова усмехнулась и произнесла: — Ничего удивительного, у нее был роман с Николаем Степановичем, а Лева так похож на отца. Лев Николаевич с детства обладал сильным сходством со своим родителем. Это видно на широко известной фотографии, об этом упоминает в своих воспоминаниях В. Ф. Ходасевич… Но в зрелые годы Гумилев стал похож на мать. Этому способствовало некое приключение на фронте. Было это, если я не ошибаюсь, в Польше. Лев Николаевич попал под минометный обстрел. Одна из мин угодила в какой-то деревянный настил, взрывной волной оторвало доску, и она угодила Гумилеву в самую переносицу. В результате этой травмы нос у него стал с горбинкой, точь-в-точь как у Ахматовой. Анна Андреевна говорила: — Лева рассказывал о войне: “Я был в таких местах, где выживали только русские и татары”. А сам Гумилев мне как-то сказал: — Войны выигрывают те народы, которые могут спать на голой земле. Русские это могут, немцы — нет» ()
