Guest
“«Согражданам» (много позже переименованное Ахматовой), “открывшее во 2-м издании «Anno Domini» первый раздел — «После всего». Страницу с этим стихотворением советская цензура вырезала почти из всех экземпляров тиража. Ахматова выступает от лица жителей («мы»), заключенных в «столице дикой» и вынужденных забыть «навсегда», собственно, все, что есть на «родине великой». Противопоставлены любимый город и свобода, которой в нем нет, как нет и помощи людям“. В 1919-м в Петрограде были расстреляны тысячи людей (красный террор): Я горькая и старая. Морщины Покрыли сетью желтое лицо. Спина согнулась, и трясутся руки. А мой палач глядит веселым взором И хвалится искусною работой, Рассматривая на поблекшей коже Следы побоев. Господи, прости! 1919 Петербург. Шереметевский дом Г.Чулков (1920): «У Судейкиной видел Ахматову. превратилась в ужасный скелет, одетый в лохмотья. Но стихи прочла чудесные. Она, по рассказам, в каком-то странном заточении у Шилейко [см. “Путник милый, ты далече...“]. Оба в туберкулезе и очень бедствовали. При мне закрыли все рынки и магазины, и тотчас же цена на хлеб с 300 руб. возросла до 1000 за фунт. Ничего достать нельзя» () Чуковский “почти шокирован и послушностью Анны Андреевны, и нищетой их семейного быта – чудовищной даже на фоне всеобщего обнищания. Из его дневника: 19 января 1920. Она и Шилейко в одной большой комнате, – за ширмами кровать. В комнате сыровато, холодновато, книги на полу. У Ахматовой крикливый, резкий голос, как будто она говорит со мною по телефону. Глаза иногда кажутся слепыми. К Шилейке ласково – иногда подходит и ото лба отметает волосы. Он зовет ее Аничка. Она его Володя. С гордостью рассказывала, как он переводит стихами – a livre ouvert [с листа] – целую балладу, – диктует ей прямо набело! «А потом впадет в лунатизм». 25 января. Шилейко лежит больной. У него плеврит. Оказывается, Ахматова знает Пушкина назубок – сообщила мне подробно, где он жил. Цитирует его письма, варианты. Но сегодня она была чуть-чуть светская барыня; говорила о модах: а вдруг в Европе за это время юбки длинные или носят воланы. Мы ведь остановились в 1916 году – на моде 1916 года“. В 1918, 1919 и 1920 написала 4, 5 и 1 стихотворение после 32-х в 17-м. «БЫТЬ ПУСТУ МЕСТУ СЕМУ…» (1-й эпиграф к “Поэме без Героя“ отсылает к проклятью Е.Лопухиной) «И царицей Авдотьей заклятый Достоевский и бесноватый, Город в свой уходил туман. И выглядывал вновь из мрака Старый питерщик и гуляка, Как пред казнью бил барабан… И всегда в темноте морозной, Предвоенной, блудной и грозной, Жил какой-то будущий гул, Но тогда он был слышен глуше, Он почти не тревожил души И в сугробах невских тонул. Словно в зеркале страшной ночи И беснуется и не хочет Узнавать себя человек, А по набережной легендарной Приближался не календарный — Настоящий Двадцатый Век“ Настоящим началом XX в. Ахматова считала Первую мировую, во время которой столица империи потеряла своё имя (при переводе названия пропущен корень “святой“) “Бывшая столица, еще совсем недавно – блестящая витрина империи Романовых, в годы Гражданской Петроград превратился в худшее место для жизни“. «Война, мятеж, опустошенный дом, В крови невинной маленькие руки, Седая прядь над розовым виском» «В ТЕ БАСНОСЛОВНЫЕ ГОДА» (Тютчев) “25 октября 17-го Ахматова бродила по Петрограду и почти оторопела, выйдя к Неве: среди бела дня были разведены мосты. Это сделали по приказу Ленина, дабы не дать войскам Временного правительства задушить пролетарскую революцию. Впрочем, Ахматовой в том октябре было не до политики. Она была совсем одна в переставшем быть своим городе. Анреп уехал. Гумилев – за границей. Обещал весной вызвать ее в Париж и как в воду канул… Сын со свекровью в Бежецке. Родные – где-то в Крыму, отрезанном от центральной России революционным хаосом, и живы ли – неизвестно. Ни денег, ни крыши над головой… Приютили подруги“ В.Срезневская и Судейкина. В.Шилейко “был давно, безнадежно и слегка истерично влюблен. Деньги и у него не водились, но жилплощадь имелась, и обширная – в Мраморном дворце. Ахматова не устояла перед напором и дала слово выйти за него. [...] Проплывают льдины, звеня, Небеса безнадежно бледны. Ах, за что ты караешь меня, Я не знаю моей вины. Если надо – меня убей, Но не будь со мною суров. От меня не хочешь детей И не любишь моих стихов. Все по-твоему будет: пусть! Обету верна своему, Отдала тебе жизнь, но грусть Я в могилу с собой возьму. Апрель 1918 Весной 18-го вернулся из Лондона Гумилёв и разыскал жену. Та попросила развод. Думая, что брат Виктор погиб, написала «Для того ль тебя носила...», посвященное его памяти. “Похороненные“ при жизни, по народной примете, живут долго. Виктор, как и Анна (ее тоже «хоронили» заживо; в личном архиве хранилась московская афиша, объявлявшая о поэтическом вечере ее памяти), оказался долгожителем.
