Guest
Звучит Мелодия из Танца блаженных теней (из оперы Глюка «Орфей и Эвридика»). «Наблюдения над поздней лирикой Ахматовой показывают, что одним из основных сквозных глубинных мотивов ее является рождение стиха из случайного стечения впечатлений и воспоминаний. Тайные юбилеи, синхронизация разнородных новостей, перекличка на воздушных путях через пространство и время со сверстниками-поэтами и великими тенями прошлого, диалог-поединок с современниками - все это превращает в стих кусочки окружающей природы, и роза могла бы быть чьим-то сонетом, и ветка бузины – письмом (стихотворением) Цветаевой, и вывернутый корень старой сосны, дань модному в 60-е “сучкотворчеству“, культу созданных натурой objets trouvés, – ее собственным стиховым экфразисом. Стихотворение “Комаровские кроки“, или “Нас четверо“ являет собой один из самых наглядных, поддающихся экспликации, примеров такого обнаженного стихо-сложения, стихо-складывания. В ноябре 1961, когда Ахматова лежала в кардиологическом отделении больницы им.Ленина в районе Гавани, на ее больничной тумбочке оказались московское Избранное Цветаевой и альманах Тарусские страницы. Посетительница запомнила: Она взяла со столика синий томик и подала мне. – Вот недавно вышла Цветаева, мне принесли. Я открыла книгу, портрет Марины Ивановны. – Когда я ее видела в последний раз, она уже была совсем не такой. Дочь у нее в Москве... А ее могилу и найти уже не могут... [...] Первоначально поздний ахматовский ответ Цветаевой Комаровские наброски (“Ветка бузины“) сложился как восьмистишие о дуэте, с рифмой, подсказанной дразнилкой из Кирилловен (“Марина-малина, чего ж ты такая зеленая“) – Вот отчего [там] у восточной стены В зарослях крепкой малины, Свежая темная ветвь бузины, Словно письмо от Марины. И отступилась я там от всего, От земного всякого блага. Духом-хранителем “места сего“ Стала лесная коряга. Проблема “восьмистиший“, “восьмерок“ как особой стиховой формы обсуждалась еще в Цехе поэтов: “Она удобна тем, что дает возможность поэту запечатлеть самые мимолетные мысли и ощущения, которым никогда бы не выкристаллизоваться в настоящее стихотворение“. Мысли и ощущения больничного наброска Ахматовой клонились к некоторой торжественной архаике тона, к заразительной дейктической энергии инверсии в полупроцитированном заклятии Евдокии Лопухиной (“Быть пусту месту сему“), уводя в языковые слои древней Руси, которые слышались Ахматовой в цветаевских причитаниях, за сорок лет до того ей адресованных: “Кем полосынька твоя...“» (см. анализ полностью: ) Ахматова: «Я чувствую Петербург, Пастернак – Москву, а Осипу дано и то, и другое» Мандельштам и Ахматова: Комарово:
