Guest
Визиты к Пастернаку; Б.Рыжий; автор пасквиля на Бродского Лернер знакомство с Бродским, писавшим тогда верлибры, любившим Хикмета, Неруду. Роль Рейна в его формировании. О славе Бродского Ахматова [ ] Довлатов; Бродский; Евтушенко (“Ахматова утверждала, что он замечательный талант“) _ “Ахматовские сироты“ , выделяла Бродского: “У вас у всех биографии, а у него судьба“ Стихи об их визитах к АА , АА на Большой Ордынке , её любимый цвет Найман о музее Бродского, его месте среди русских поэтов XX в. Историко-биографический контекст 61 г.: “«конгениальный» Ахматовой (субъекту-источнику) субъект-интерпретатор Бродский не заимствует ее модель «Поэта в Истории», но оказывается единственным способным полноценно усвоить ее, «наполнив» собственной судьбой“: “Публично заступиться за Бродского не побоялись крупнейшие литераторы, в том числе далекие от его стилистики, но уверенные в праве человека на творчество: Чуковский, Маршак, Паустовский, Ахматова. Их неравнодушие и международный резонанс привели к фактическому сокращению срока ссылки. До суда Бродский не имел возможности публиковаться. Его ранние стихи распространялись в самиздате, были важной частью ленинградской неподцензурной поэзии. А.Сухомлинова на вопрос Ахматовой, читала ли она Бродского, ответила: «Конечно, все сейчас переписывают его стихи»“ (). Роль Ахматовой в формировании Бродского: , Лакербай Д.Л. Ахматова – Бродский: проблема преемственности (2000) “Ахматовские сироты“: Музей Бродского: Бобышев: Найман: Рейн: исключение из университета за текст об импрессионизме , первая книга вышла, когда Рейну было уже за пятьдесят, 17 лет пролежав в издательстве В СССР Рейна не издавали. , , Стержень творчества Рейна – принцип интимизации исторического времени. “Именно об этой особенности его поэтического зрения, в котором взгляд почти всегда обращен назад, на ретроспективное переживание прошлого дает особого рода «приращение смысла» настоящему, пишет Бродский: “…опыт пережитого, накопленный в этих стихотворениях, может разрешиться только преодолением биографии и обретением тональности, родственной тональности ахматовских «Северных элегий»“. В «элегическом эпосе» ахматовского образца у Рейна – достаточно четко оформленный магистральный миф о прошлом, который становится “центром, осью всего худ.мира поэта. Его можно условно назвать мифом о шестидесятниках и их времени. В качестве его героев выступают только люди, входившие в юношеский «ближний круг» автора. В сущности, это «про ту среду, // С которой я имел в виду // Сойти со сцены», это поэтическая версия истории «ахматовских сирот» и их окружения. И подобно тому, как в «Поэме без героя» камерная, богемная жизнь героев «Петербургской повести» оборачивается вокруг «оси канунов» и размыкается в грозное пространство «настоящего Двадцатого Века», у Рейна приватное пространство шестидесятнической ленинградской юности постоянно выводит в единое, «целокупное» пространство всего столетия, которое в своей целокупности, неделимости предстает в конце концов как «день столетний с пальбой посередине дня». Ориентация Рейна на ахматовский тип историзма обусловлена не только типологически, но и в силу как минимум двух объективных обстоятельств: биографической причастности Петербургу, благодаря которой пространство личной памяти топографически совпадает с пространством памяти культурной и исторической, и принадлежности к тому кругу молодых поэтов, для которого общение с Ахматовой стало поворотной точкой не только литературного, но и личностного самоопределения“ (153-я стр
