Guest
В логике «взрыва» отечественного неигрового кино, который приходится на 1987—1992 гг., громкий фестивальный успех фильма Владимира Тюлькина можно определить как высшую точку процесса, точку на гребне «взрывной» волны, а сам фильм вписать в ряд наиболее значительных кинематографических событий рубежа десятилетий. Того времени, когда большинство критиков — из того заведомого меньшинства, которое пишет о неигровом кино, — пребывает в убеждении, что документалисты в конце 1980-х — начале 1990-х гг. одерживают победу только на публицистическом фланге под знаменем перестройки. Что это в известном смысле — болезнь роста обновленной документалистики и неизбежная плата за «застой», а «искусством» она, документалистика, займется позже, в пору зрелости. Меж тем подлинное искусство предъявляет себя без паузы: Пост, А прошлое кажется сном..., Встречный иск, Советская элегия, Лосев — принадлежность этих фильмов к серьезному и глубокому кинематографу несомненна, и проблема не в них, но в методе интерпретаторов, которые спешат соответствовать утилитарному, разоблачительному требованию момента. Вот и восторженная реакция на Повелителя мух не означает, что фильм ученика Арона Каневского вполне понят и что его авторский взгляд на вещи уяснен и принят. Это не так. Повелитель мух крупнее и сложнее, чем то явление, каким его согласна признать и воспеть политизированная критика. У фильма налицо все внешние признаки очередного портрета «чудика», оригинального человеческого экземпляра, которых неигровое кино принялось отыскивать в конце 1980-х гг. и немало в этом преуспело. Здесь «чудика» пенсионного возраста зовут Кирилл Игнатьевич. Он лечит животных. Со всей округи к нему идут с живностью — кошками, собаками, птицами: и недавно народившимися, и в возрасте. Однако не только больных или увечных ведут, но и убитых несут, потому что у Кирилла Игнатьевича в них серьезная нужда. Выясняется, что главная цель его жизни — истребить мух. Способ истребления несложен: мухи садятся на трупное мясо, по-простому «мухотрон», откладывают там личинки, дальше Кирилл Игнатьевич это мясо варит — и все, мухам конец. Таков этот бородатый старец, обитатель «скотного двора», оглядывая который, автор время от времени меняет фокус взгляда — биологическая фактура укрупняется, патриархально-идиллическая пелена спадает, и «двор» оборачивается лобным местом. Озадаченная предложенным персонажем, критика пытается сформулировать его природу. Кто он — учитель, труженик, реформатор, чокнутый? Фильм подмигивает в ответ: лицо «повелителя мух» в кадре двоится, троится — и так же тасуются толкователями пригодные к делу дефиниции, пока не выпадает искомая карта: фашист. Сын репрессированного и погибшего в застенках НКВД, Кирилл Игнатьевич сам чудом избежал расстрела, когда работал начальником экспедиции в Казахстане, и именно в то время осознал себя как «муху», тварь дрожащую и никчемную. Позже, вернувшись к активной деятельности, он придумал «мухотрон» и возмечтал распространить его действие на всю страну, чтоб в перспективе, не ограничиваясь мухами, покончить со всеми бесполезными — теми же бомжами, к примеру. Значит, фашист. Успокоившись на этом, критика с легким сердцем и праведным гневом проводит Повелителя мух по ведомству «разоблачений», меж тем как он, прежде всего, является фильмом-предупреждением. Клинически точным диагнозом наступающего времени, когда интеллигентские «чеховские» надежды на лучшее, получив свыше разрешение сбыться, перерождаются в импульсы социальной активности. Импульсы в своем уродстве тем более опасные, что подверженные им люди намерены, засучив рукава, действовать в не-правовом пространстве: установители нового порядка в ситуации полного беспредела. Таков и Кирилл Игнатьевич — не просто занятное существо с оригинальной идеей в голове или с непохожим на других способом проживать жизнь, а человек-симптом, который обнаруживает себя в Повелителе мух прежде, чем наступит его время. Человек, чья природная двойственность, внутренняя противоречивость — воля к добру и пути его обретения — восходит к двойственности библейского Вельзевула, повелителя мух: в ветхозаветном смысле — аккаронского божества и оракула, в новозаветном — сатаны, главы злых духов. Андрей ШЕМЯКИН Новейшая история отечественного кино. 1986-2000. Кино и контекст. Т. V. СПб, Сеанс, 2004
