Помнишь, гераневая Елабуга, ту городскую, что вечность назад долго курила, курила, как плакала, твой разъедающий самосад? Бога просила молитвенно, ранено, чтобы ей дали белье постирать. Вы мне позвольте, Марина Ивановна, там, где вы жили, чуть-чуть постоять. Бабка открыла калитку зыбучую: “Пытка под старость - незнамо за что. Ходют и ходют - ну прямо замучили. Дом бы продать, да не купит никто. Помню - была она строгая, крупная. Не подходила ей стирка белья. Не получалось у ней с самокрутками. Я их крутила. Веревку - не я“. Сирые сени. Слепые. Те самые, где оказалась пенька хороша, где напослед леденяющею Камою губы смочить привелось из ковша. Гвоздь, а не крюк. Он граненый, увесистый - для хомутов, для рыбацких снастей. Слишком здесь низко, чтоб взять и повеситься. Вот удавиться - оно попростей. Ну а старуха, что выжила впроголодь, мне говорит, словно важный я гость: “Как мне с гвоздем-т
Hide player controls
Hide resume playing