Guest
Баланчин: «Балерина есть личность, а личность означает импровизацию. Личность чувствует, что она должна создавать что-то особенное для своей публики». «Говорят, я механистичен, у меня нет души, я убиваю личность. Я скажу обратное: я поощряю личность, я даю танцовщикам то, что они могут делать наилучшим образом» «Музыка всегда первична. Я не могу двигаться, я не могу даже хотеть двигаться, пока я не услышу поначалу музыку. Я не могу двигаться без причины, а причина и есть музыка». «Для моих балетов вы должны слышать музыку как МУЗЫКУ, а не делать субъективную интерпретацию ее. Тогда ваш ум будет свободен, чтобы УВИДЕТЬ танец».«Хореография может быть только результатом музыки». «Смотрите музыку и слушайте танец» () Французский хореограф Бежар о Баланчине: “Он перенёс в эру межпланетных путешествий аромат куртуазных танцев, украшавших своими гирляндами дворы Людовика XIV и Николая II“. Балетовед Вадим Гаевский: “Особенно значимо было появление Жоржа Баланчина, нашего петербургского Баланчивадзе, ставшего у Дягилева Баланчиным. Когда в мае — июне 1959 парижский театр впервые привез к нам на гастроли «Хрустальный дворец» Баланчина, случился переворот всей нашей балетной жизни. [...] Баланчин впервые приехал в Россию с гастролями лишь спустя 34 года после того, как покинул ее. Он всегда подчеркивал, что он — американец, а никакой не блудный сын. При этом говорил здесь исключительно по-русски. Будучи в Петербурге, Баланчин пришел на встречу с публикой в театральный музей. Этот музей, к слову, был открыт его тестем, Левкием Жевержеевым, отцом его первой жены. Эта встреча стала одним из сильнейших впечатлений для всех, кто там присутствовал. Баланчин — человек очень сдержанный, но, по-видимому, тогда он был взволнован. Он выслушал ряд идиотских вопросов. Потом сказал, что хочет, чтобы его послушали. Все замолкли, а он на память от начала до конца прочел весь последний монолог Чацкого: «Не образумлюсь… виноват…» Он говорил на старопетербургском, сейчас так уже не говорят. Всех пробило до слез“ (). Наборщикова: “Гаевский в книге «Дом Петипа» рассматривает творчество Баланчина как эволюционно преобразованное наследие мариинского балета. По мнению исследователя, петербургский прототип так или иначе присутствует во всех новаторских спектаклях хореографа“, которого он называет «Петипа XX века». [...] «Аполлон Мусагет» — балет, положивший начало союзу Стравинского и Баланчина, — отчасти приношение их общей юношеской любви, солнечной «Спящей красавице». В Прологе, по словам Баланчина, струнные звучат «по-чайковски». На заднике в первых представлениях балета была изображена та же колесница, а в последней редакции ее сменил лаконичный солнечный круг. Солнечный свет, который несет человечеству Аполлон, символизирует комбинация, состоящая из трех разновысотных арабесков муз. На балетном сленге она так и называется — «лучи». Наконец, монументальный финал «Спящей красавицы» и камерный — «Аполлона Мусагета» суть апофеозы. В мифологии — обожествление предков. В нашем случае — обожествление традиции. В «Спящей» — традиции версальских празднеств, давших начало классическому балету. В «Аполлоне» — традиции классического балета. Умение проникать в прошлое А.Бенуа — преданный его почитатель — именовал ценнейшим даром, чем-то вроде благодати: «Этот дар расширяет рамки жизни и благодаря ему «жало смерти» не представляется столь грозным». В сказке Перро такой благодатью наделен принц. В лице спящей принцессы он разбудил уснувшую эпоху и обручился с ней. В жизни подобной способностью оживлять традицию в равной степени обладали авторы «Спящей красавицы» — Чайковский и Петипа и авторы «Аполлона Мусагета» — Стравинский и Баланчин. «Художник чувствует свое “наследство“ как хватку очень крепких щипцов», — определил Стравинский свою зависимость от прошлого. И для него, и для Баланчина «хватка» оказывается настолько сильной, что носителей традиции они ощущают своими современниками. [...] Баланчин запросто «разговаривает» с ушедшими, чувствует их помощь или неодобрение. Как, например, в случае с Чайковским, его главным потустороннем советчике и собеседнике. В свою очередь Стравинский, уйдя из жизни, по-прежнему остается для Баланчина и другом, и оппонентом. «Сегодня девяностый день рождения Стравинского. И он здесь. Фактически он взял отпуск», — объявляет Баланчин на церемонии открытия первого в истории New York City Ballet фестиваля Стравинского. И далее, в каждом публичном слове говорит о композиторе в настоящем времени так, будто он находится рядом“ () «Самая удивительная из множества его удивительных мизансцен, предвещавшая появление нового стиля (получившего название “неоклассицизм”) и возвещавшую о рождении нового уникального балетмейстера, конструктора и поэта классического танца»:
