Guest
Двенадцать присяжных заседателей в совещательной комнате решают, виновен ли подросток[2], выросший в трущобах, в убийстве собственного отца. На первый взгляд кажется, что следствие и обвинение неопровержимыми уликами убедительно доказали вину парня. Закон штата Нью-Йорк требует, чтобы присяжные проголосовали за приговор единогласно. Одиннадцать присяжных уверены, что спорить не о чем, они согласны с прокурором и торопятся формально проголосовать и разойтись. Лишь один из двенадцати (№ 8) голосует против. Присяжный номер восемь не вполне уверен даже не в виновности парня, а, скорее, в том, насколько серьёзной проверке были подвергнуты доказательства его вины в ходе судебного разбирательства. Ему кажется, что бесплатный адвокат отнёсся к делу формально, а совокупность косвенных улик не настолько убедительна, чтобы на их основании можно было вынести вердикт, чреватый смертным приговором. «Номер Восемь» настаивает, чтобы жюри занялось обсуждением всех обстоятельств дела всерьёз. Его не останавливает то, что все прочие присяжные спешат по своим делам, нервничают и даже переходят на оскорбления. В основу обвинения положены показания двух свидетелей: старик, сосед снизу, услышал через открытое в жару окно, как этажом выше сын крикнул отцу: «Я убью тебя», а затем увидел в дверной глазок, как тот пробежал мимо его квартиры по лестнице. А женщина, живущая в квартире напротив, через железную дорогу, заявила, что видела непосредственно, как парень вонзил нож в грудь отца. Суду предъявлено также весьма убедительное вещественное доказательство — орудие преступления, редкий нож оригинального дизайна, опознанный другими свидетелями как принадлежавший обвиняемому. Поэтому присяжные непреклонны, и бунтарь-одиночка в конце концов соглашается: «Голосуйте без меня, если одиннадцать человек подтвердят свой вердикт, я не стану возражать». Неожиданно в ходе повторного голосования на сторону «Номера Восемь» переходит ещё один член жюри, его сосед по столу, «Номер Девять». Самый пожилой из присяжных не столько изменил своё мнение по делу, сколько проявил чисто человеческое уважение к человеку, нашедшему в себе мужество пойти наперекор общему мнению. Обсуждение продолжается в невыносимой предгрозовой духоте комнаты для совещаний. «Номер Восемь» последовательно и логично расшатывает домыслы обвинения, хладнокровно подвергая убедительной критике каждую из косвенных улик, одну за другой. Первым делом он демонстрирует коллегами, что нож — орудие убийства — вовсе не уникален, достав из кармана собственный, точно такой же, накануне купленный неподалёку. Затем он показывает, что прямые показания двух свидетелей не стыкуются между собой. Если женщина напротив видела событие преступления, по её собственным словам, сквозь окна проходящего поезда, то как мог старик в грохоте идущего прямо под открытыми окнами железнодорожного состава расслышать шум ссоры и тем более узнать голос? Как он мог, будучи полупарализованным после инсульта, успеть доковылять от окна спальни до входной двери и увидеть убийцу, быстро сбежавшего по лестнице? Другие присяжные начинают осознавать очевидные нестыковки в конструкции обвинения и постепенно, один за другим, переходить на сторону защиты. Лишь «Номер Четыре», прекрасно образованный интеллектуал, упорно и столь же последовательно поддерживает позицию обвинения. Но тут, увидев, как тот, сняв очки, устало потирает переносицу, старик-присяжный, «Номер Девять», внезапно вспоминает, что у женщины-свидетельницы на крыльях носа тоже были отметины от очков и она точно так же потирала переносицу, хотя очков в суде на ней не было. С расстояния в 60 футов, то есть почти 20 метров, сквозь окна проходящего железнодорожного состава она, по её собственным показаниям, наблюдала картину происшедшего, лёжа в кровати, когда пыталась уснуть. «Никто не ложится спать в очках», убито констатирует «Номер Четыре». Может быть, свидетельница носит солнечные очки, может быть, у неё дальнозоркость — но этот вопрос в ходе процесса не поднимался и не исследовался, и, следовательно, её показания, совершенно очевидно, не могут быть признаны бесспорными. Теперь все присяжные, кроме одного, голосуют за невиновность. Один только «Номер Три» упорно продолжает настаивать на необходимости «покарать негодяя, который убил родного отца». В конце концов выясняется, что он очень сурово, по-традиционному жёстко воспитывал собственного сына, пока однажды тот не дал сдачи — сын ударил отца по лицу и ушёл из дома навсегда. Возможно, поэтому последний присяжный так непреклонен. Выступая против остальных, он в гневе швыряет на стол бумажник, из которого выпадает бережно хранимая фотография отца с маленьким сыном. В приступе ярости «Номер Три» разрывает её… и со слезами присоединяется к остальным. Присяжные единогласно выносят вердикт: «невиновен».
