Сижу, освещаемый сверху, я в комнате круглой моей.

Сижу, освещАемый сверху, Я в комнате крУглой моей. Смотрю в штукатУрное небо На солнце в шестнадцать свечей. Кругом – освещённые тоже, И стулья, и стол, и кровать. Сижу – и в смущенье не знаю, Куда бы мне руки девать. Морозные белые пальмы На стеклах беззвУчно цветУт. Часы с металлическим шумом В жилетном кармане идут О, кОсная, нИщая скудость Странной жизни моей! Кому мне поведать, как жалко Себя и всех этих вещей? И я начинаю качаться, Колени обнявши свои, И вдруг начинаю стихами С собой говорить в забытьи. Бессвязные, страстные речи! Нельзя в них понять ничего, Но звуки правдИв е е смысла, И слово сильнЕе всево. И музыка, музыка, музыка ВплетАется в пенье моё, И узкое, узкое, узкое Пронзает меня лезвиё. Я сам над собой вырастАю, Над мёртвым встаю бытиём, Стопами в подзЕмное пламя, В текУчие звёзды челом. И вижу большими глазами - Глазами, быть может, змеи,- Как пению дикому внемлют Несчастные вещи мои. И в плавный, вращательный танец Вся комната мерно идет, И кто-то тяжелую лиру Мне в руки сквозь ветер дает. И нет штукатурного неба И солнца в шестнАдцать свечей: На гладкие чёрные скалы Стопы опирает – Орфей. Владислав Ходасевич Баллада