Guest
Третья ночь была странной. Мы не могли уснуть. Не от страха — просто организм не хотел засыпать. Как будто что-то не так с воздухом. Лёха сказал, что мотор в «буханке» крутится через раз. Генератор жужжал с перебоями, хотя бензин был нормальный. Все приборы, что не на проводе — компасы, дальномеры, даже секундомеры — начали врать. На утро мы пошли к плотине снова — она не изменилась. Вода била в основание, но не подмывала. Сверху — гладко, как лезвие. И ни следов техники, ни креплений, ни раствора. Камень будто сплавлен. А потом начали заходить в неё сигналами — пустота внутри. Как резервуар, или как труба, только без выхода. На третий пуск — осциллограф выдал странный отклик, как будто сигнал ушёл ниже, чем глубина реки. Семёныч сказал: “Это не в землю. Это — под землю.“ Мы собирались вызвать из Томска лабораторную группу. Связь была на грани, но Лёха кое-как достучался через радиостанцию. Ответа ждали сутки. На четвёртый день плотины не стало.“ Вообще. Совсем. Не рухнула, не размыта — просто исчезла. На её месте — вода, камни, песок. Русло, как будто нетронутое. А следы на берегу остались — и наши, и костровище, и кабель.Семёныч проверил геофонию — и только молча кивнул. “Тишина. Даже отражений нет. Как будто её и не было.“ Мы промолчали весь обед. Потом начали убирать лагерь. Ни с кем больше мы про плотину не говорили — ни в институте, ни в отчётах. В документации стоит: «аномалия не подтверждена, исходные данные — сбой аппаратуры». Через месяц мне выдали путёвку в Туву, потом — Забайкалье. Костя ушёл в геодезисты, Семёныч — на пенсию. Лёха пропал с радаров через пару лет. Последний раз я его видел в Омске, он там говорил про какой-то «новый проект» и странную тишину в голове, когда рядом с водой. С тех пор я в разведке аккуратен. Вода — она не дура, и землю чувствует лучше нас. Но есть участки, где всё слишком... чисто. И слишком правильно. Слишком ровно, чтобы быть естественным. И там я ничего не замеряю. Просто иду дальше.“
